это, конечно, история про шибболет.
Шкловский писал:
«Библия любопытно повторяется.
Однажды разбили евреи филистимлян. Те бежали, бежали по двое, спасаясь, через реку.
Евреи поставили у брода патрули.
Филистимлянина от еврея тогда было отличить трудно: и те и другие, вероятно, были голые.
Патруль спрашивал пробегавших: “Скажи слово шабелес”.
Но филистимляне не умели говорить “ш”, они говорили “сабелес”.
Тогда их убивали.
На Украине видал я раз мальчика-еврея. Он не мог без дрожи смотреть на кукурузу.
Рассказал мне:
Когда на Украине убивали, то часто нужно было проверить, еврей ли убиваемый.
Ему говорили: Скажи “кукуруза”.
Еврей иногда говорил: “кукуружа”.
Его убивали».
И вот рассказ, который должен был прославлять терпимость государства будущего, даже — государств будущего, где забыли даже сами нетолерантые слова, преобретает неожиданные черты. То есть, добро норовит поставить зло на колени и забить его бейсбольной битой — по лингвистическому принципу.
Ну и, наконец, в-третьих, для нас, вернее для моего поколения слово «негр» до сих пор нейтральным — да и как вставишь в строчку «даже негр преклонных годов» — афроамериканца? Непонятно.
Но и тут моё поколение опасно ходит.
Извините, если кого обидел.
19 июня 2014
История про то, что два раза не вставать (2014-06-20)
Извините, если кого обидел.
20 июня 2014
История про то, что два раза не вставать (2014-06-20)
Извините, если кого обидел.
20 июня 2014
История про то, что два раза не вставать (2014-06-21)
Извините, если кого обидел.
21 июня 2014
Год без электричества (День медицинского работника. Третье воскресенье июня) (2014-06-21)
Судья наклонился к бумагам, раздвинул их в руках веером, как карты.
Ожидание было вязким, болотистым, серым — Назонов почувствовал этот цвет и эту вязкость. Ужаса не было — он знал, что этим кончится, и главное, чтобы кончилось скорее.
Сейчас всё и кончится.
Судья встал и забормотал, перечисляя назоновские проступки перед Городом.
— Именем Города и во исполнение Закона об электричестве…
Назонов наблюдал за ртом судьи, будто за самостоятельным существом, живущим без человека, чеширским способом шевелящимся в пространстве.
— Год без электричества…
Судья допустил в приговоре разговорную формулировку, но никто не обратил на это внимания.
Всё оказалось гораздо хуже, чем ожидал Назонов. Ему обещали два месяца максимум. А год — это хуже всего, это высшая мера.
Те, кто получал полгода, часто вешались. Особенно, если они получали срок осенью — полученные весной полгода можно было перетерпеть, прожить изгоем в углах и дырах огромного Третьего Рима, но зимой это было почти невозможно. Осужденного гнали вон сами горожане — оттого что всюду, где он ни появлялся, гасло электричество. Осуждённый не мог пользоваться общественным электричеством — ни бесплатным, ни купленным, ни транспортом, ни теплом, ни связью. И покинуть место жительства было тоже невозможно — страна разделена на зоны согласно тому же Закону в той его части, что говорила о регистрации энергопотребителей.
На следующий день после приговора осуждённый превращался в городскую крысу, только живучесть его была куда меньше. Крысы могли спрятаться от холода под землёй, в коллекторах и тоннелях, а человека гнали оттуда миллионы крохотных датчиков, его обкладывали как глупого пушного зверя.
«С полуночи я практически перестану существовать, подумал Назонов тоскливо, отчего же меня сдали, отчего? Всем было заплачено, всё было оговорено…».
Адвокат пошёл мимо него, но вдруг остановился и развёл руками.
— Прости. На тебя повесили ещё и авторское право.
Авторское право — это было совсем плохо, лучше было зарезать ребёнка.
Лет тридцать назад человечество радовали и пугали МБИС — микробиологическими интеллектуальными системами. Слово это с тех пор и осталось пустым и невнятным, с сотней толкований. Столько надежд и столько ресурсов было связано с ними, а вышло всё как всегда — точь-в-точь как любое открытие, их сперва использовали для порнографии, а потом для войны. Или сначала для войны, а потом для порнографии.
Назонов отвечал именно за порнографию, то есть не порнографию, конечно, а за увеличение полового члена. Умная виагра, биологические боты, работающие на молекулярном уровне, качающие кровь в пещеристые тела — они могли поднять нефритовый стержень даже у покойника. Легальная операция, правда, в десять раз дороже, а Назонов тут как тут, словно крыса, паразитирующая на неповоротливом Городском хозяйстве.
Но теперь оказалось, что машинный код маленьких насосов был защищён авторским правом. Обычно на это закрывали глаза, но теперь всё изменилось. Что-то провернулось в сложном государственном механизме, и недавно механизм вспомнил о патентах на машинные коды.
И теперь Третий Рим давил крысу — без жалости и снисхождения. В качестве примера остальным.
Назонов и не просил снисхождения — знал, на что шёл, назвался — полезай, тут и прыгай, поздно пить, когда всё отвалилось.
Адвокат ещё оправдывался, но Назонов слушал его, не разбирая слов. Для адвоката он уже потерял человеческие свойства, и на самом деле адвокат оправдывался перед самим собой. «Наше общество, думал тоскливо Назонов, наше общество фактически лишено преступности, у нас не то, что смертной казни нет, у нас нет тюрем. Какая тут смертная казнь, люди с меньшими сроками без электричества просто вешались».
Единственное общественное электричество, что останется ему завтра — Personalausweis, аусвайс, попросту универсальный РА, таблетка которого намертво укреплена на запястье каждого гражданина. Именно РА будет давать сигнал жучкам-паучкам, живущим повсюду в своих норках, обесточить его жизнь.
«Интересно, если я завтра брошусь под автомобиль, — подумал Назонов, — то нарушу ли закон? Как-никак, я использую для самоуничтожения электроэнергию двигателя, принадлежащую обществу».
Формально он не мог даже пользоваться уличным освещением. Но на это смотрели сквозь пальцы, тогда бы гаснущие фонари отмечали путь прокажённых по городу.
В детстве он видел одного такого — он бросился в кафе, где маленький Назонов сидел с отцом. Он успел сделать два шага, и его засекли жучки-паучки, сработала система безопасности… Это был порыв отчаяния, так раньше бросались заключённые на колючую проволоку. Проволоку под током, разумеется.
Назонов не хотел жить как крыса и прятаться по помойкам. Он не хотел однажды заснуть, примёрзнув к застывшей серой грязи какого-нибудь пустыря — ему был близок конец человека, бросившегося на охранника в кафе.
Некоторые из осуждённых пробовали
