При взятии Нарвы Шлиппенбах вместе со всеми защитниками оказался в русском плену, однако он был отпущен Петром «на пароль» с целью посетить Стокгольм и доказать свою невиновность. Позднее бывший нотебургский комендант вернулся в Россию, где и умер в плену, не дождавшись окончания войны. Объемное архивное дело с материалами этого разбирательства (которое, по-видимому, ничем не закончилось) выявил шведский исследователь Бенгт Нильсон [1779]. Надо отметить, что это была довольно необычная цель отпуска на пароль; по всей видимости, она свидетельствовала о расположении Петра к Шлиппенбаху и о желании произвести впечатление на шведское правительство на том этапе войны, когда Петр был более заинтересован в размене пленных и сам инициировал такие переговоры.
Из переписки царя с царевичем Алексеем в мае 1708 г. мы узнаем, что находящимся в плену нарвскому коменданту генерал-майору Горну и его офицерам было объявлено, чтобы они написали на себя пароль и поручительство, но генерал, ссылаясь на то, что не имеет королевского разрешения, отказался подписывать сам и запретил своим офицерам. Офицеры, опасаясь гнева генерала и короля, подписывать пароль не стали, но позднее некоторые из них написали письма в Швецию [1780].
Видимо, Горн не был уверен, что его командование захочет или сможет его обменять, или просто не хотел давать русским такой козырь в переговорах. И действительно, шведское командование не всегда было склонно вступать в переговоры через отпущенных на пароль офицеров. Так случилось во время похода на Украину: «Между тем как Король стоял при Котильве, явился шведский обер-аудитор Эренкас (Ehrenkas), отпущенный на слово для переговоров об обмене пленных… По прибытии в Котильву графа Пипера с главною квартирою, аудитора отослали назад. Обмен пленных не состоялся»[1781].
С русской стороны схожий эпизод относится к декабрю 1712 года, когда Петр писал в Сенат: «Понеже маеор Сомов, который попал в Штетин своею глупостию с нужными табельми в полон, отпущен за паролем к Москве и обещал вместо себя отпустить с Москвы из полонных щвецких маеоров, и вместо ево отнюдь никакова не отпускайте и вышлите ево, Сомова, паки в Штетин за ево вину, что он отдал неприятелю табели» [1782]. Несмотря на повторное распоряжение, обмен состоялся, что вызвало гнев царя: «Я зело со удивлением услышал, что вы плута Сомова, который табели потерял и достоин жестокого наказанья, на маеора шведского разменяли, чего не надлежало вам делать, и будете в том жестоко штрафованы»[1783].
Заметим, что отпуск под честное слово практиковался и на южном направлении: «А вышедший из Бендер сего числа [9 октября 1711 г.] волох Иваненкова полку Андрей Истратов сказал, что в июне месяце у реки Прута на акции с татарами взят он к ним в полон и был у буджацких татар у Черин-мурзы, от Бендер с 10 миль, и тому назад 20 дней помянутый мурза освободил его на пароль, что ему за себя привесть татарина, которые есть в полону у московского войска, или 500 ефимков»[1784].
Пленники, бывало, переходили на службу к победителям. Систематизированных данных об этом явлении нет, но можно привести отдельные примеры. Известно, например, что в феврале 1705 г. на русскую службу были приняты 67 пленных шведских артиллеристов из Нарвы. После Полтавы количество таких переходов возросло, а самым высокопоставленным стал генерал-майор Вольмар Антон Шлиппенбах, произведенный на царской службе в генерал-лейтенанты, пожалованный поместьем в Курляндии и баронским титулом[1785]. Из взятых в Выборге шведов 400 человек поступили на службу к недавнему противнику и отправились в Петербург – по дороге их колонну наблюдал Ю. Юль [1786].
За долгие годы войны при нерегулярном обменном процессе многие пленники умирали на чужбине, не дождавшись освобождения. Плененный под Нарвой в 1700 г. генерал-фельдцейхмейстер Александр Арчилович Багратиони (1674–1711), Имеретинский (грузинский) царевич, умер в плену на острове Питео в Ботническом заливе 3 февраля 1711 г. Фельдмаршал герцог Карл-Евгений де Кроа (ранее бывший на имперской службе) сдался сам в ходе того же боя и умер в 1701 г. в Ревеле [1787]. Плененный в Ляховичах в 1706 г. казачий полковник Иван Мирович был отправлен сначала в Штеттин, а потом в Стокгольм. Карл XII отказал жене Станислава Лещинского в ее просьбе об освобождении Мировича. Гетман Мазепа отправил Мировичу «1170 ефимков на милостыню малороссийским пленным в Швецию»; но полковник так и умер в плену[1788]. Находившийся после Прутского похода послом (по сути, заложником) в Турции генерал-майор Михаил Борисович Шереметев, сын фельдмаршала, скончался по пути на родину в 1714 г.[1789].
Среди шведов схожая судьба постигла нотебургского Шлиппенбаха и вслед за ним ряд других офицеров. Комендант Ниена Яган Аполлов (Иван Опалев) в 1703 г. по аккорду ушел в Нарву, где был взят в 1704 г. и умер в плену в 1706 г.; его брат, Василий Аполлов, сдал Копорье и ушел в Выборг, где попал в плен в 1710 г. и впоследствии умер; Захариас Аминов, престарелый комендант Выборга, скончался вскоре после сдачи крепости[1790]. (Упомянутые русские фамилии шведских комендантов – Опалевы и Аминовы – относятся к родам «байоров» (шведск., от русск. боярин), русских дворян, перешедших на шведскую службу в начале XVII века). А сдавшийся после осады Тенингена в 1713 г. фельдмаршал Магнус Стенбок умер в датском плену в 1717 г.[1791]
