Проведение бесплодного закона 1864 года о трубочистах было в значительной мере вызвано опубликованием в предыдущем году сказки Чарльза Кингсли «Водяные мальчики», описывающей отношения между маленьким Томом и его хозяином Гримсом. Диккенс уже сделал многое, чтобы заинтересовать публику страданиями и чувствами детей; Кингсли своей сказкой сделал не только это: он создал прекрасный мир фантазии и шутки, полюбившийся и взрослым, и детям. Сочувственное внимание к играм, фантазиям и мыслям детей было одной из лучших черт этого века, в котором много думали о семейной жизни и воспитывали многочисленное потомство. В середине столетия с континента пришли сказки Гримм и Андерсена, которые завоевали Англию. Количество детских сказок быстро возросло. Детские книги, которые с удовольствием читали взрослые, были характерным новшеством века. В предшествующее столетие «Гулливер» и «Робинзон Крузо» были написаны для взрослых, хотя дети и подростки восторгались ими так же, как и сказками «Тысячи и одной ночи». В 1855 году Теккерей опубликовал свою книгу «Роза и кольцо, домашнее представление длябольших и маленьких детей», а десятьлет спустя Чарльзом Доджсоном (под псевдонимом Льюис Кэрролл) была опубликована сказка «Алиса в стране чудес», написанная им для маленькой дочери настоятеля церкви Христа. Этим шедеврам особого типа литературы подражало впоследствии множество писателей, включая Стивенсона, Барри и Эндрю Лэнга.
Более чуткое и заботливое отношение к детям было одним из главных вкладов, сделанных англичанами Викторианской эпохи в дело подлинной цивилизации. Но такие чувства не были всеобщими, как об этом свидетельствовало долгое сохранение позорного использования детей в качестве трубочистов. Пренебрежение к детям и дурное обращение с ними исчезало с трудом. Улицы трущоб еще оставались единственным местом для игр большинства городских детей, немногие из которых могли до 1870 года посещать школы; до конца столетия нигде не отводились детям в городах особые места для игр. Общество для предотвращения жестокого обращения с детьми было основано только в 1844 году, так как в этом году имело место более пяти миллионов случаев такого обращения. В течение XIX века жестокая порка мальчиков, которую реформаторы в области воспитания тщетно осуждали в прошлые времена, постепенно прекратилась. Во многих отношениях жизнь становилась более человечной, что было некоторым противопоставлением возрастающей отвратительности и грязи больших городов с их покровом сажи и тумана.
В знаменитом изречении Дизраэли «Англия разделена на две нации – богатых и бедных» заключалась, как это ни неприятно, значительная доля истины. Но, подобно всем эпиграммам, оно было верно только наполовину. Конечно, промышленный переворот привел в Викторианскую эпоху к возросшему несоответствию в распределении богатства между очень богатыми и очень бедными и отделил классы и географически, собрав население прежних деревень и городов, имевших черты и интересы, общие для всех их жителей, в большие города, разделенные на различные социальные кварталы. Но промышленное развитие увеличило также и число средних классов, различных по уровню своего богатства и жизненных удобств; оно же повысило уровень жизни более состоятельных представителей трудящихся классов, таких, как инженеры, по сравнению с уровнем жизни неквалифицированных рабочих и обитателей трущоб. «Наций» было не две, а гораздо больше: если считать, что их было только две, то потребовался бы ум самого Дизраэли, чтобы сказать, где можно провести между ними границу.
Улучшение положения наемных рабочих в пятидесятых и шестидесятых годах было отчасти вызвано расцветом торговли в эти счастливые годы, когда Англия была мастерской мира, отчасти связано с социальным законодательством парламента и отчасти с деятельностью тред-юнионов, стремившихся поднять заработную плату, прекратить оплату труда товарами и уничтожить другие злоупотребления. Тред-юнионизм был особенно силен среди аристократии трудящихся классов – инженеров и людей квалифицированных профессий.
К этому периоду относится также рост кооперативного движения, которое много сделало для того, чтобы прекратить эксплуатацию потребителя розничным торговцем и приучить трудящиеся классы к самоуправлению и деловым операциям. Это движение возникло из предприятия, основанного двумя десятками рабочих (чартистов и оуэнистов) Рочдейла, которые в 1844 году открыли на Тоад-Лейн склад Рочдейлских пионеров. Это было скромное дело, а многие более значительные попытки кооперации потерпели неудачу. Но этим людям удалось найти верный план для реализации мечты Оуэна. Их правилом было – продажа товаров по рыночной цене, за которой следовало распределение излишка прибыли среди членов в соответствии с их покупками. Это обеспечивало демократически всеобщую заинтересованность в ведении дел, исключая в то же время возможность получения прибыли за счет потребителей. Именно в этом направлении кооперативное движение достигло к концу столетия такого огромного развития.
Практическому успеху движения в пятидесятых годах способствовало то рвение, с каким его идеалистический аспект проповедовался и сокуляристами, руководимыми Холиоуком, учеником Оуэна, и христианскими социалистами, которых вдохновлял Фредерик Денисон Морис, особенно Томом Хьюзом, автором книги «Школьные дни Тома Брауна». Попытки лавочников организовать бойкот движения лишь увеличили его силу. В семидесятых годах кооперативные общества значительно расширили свою первоначальную сферу деятельности, прибавив к ней сферу производства.
Кооперативное движение имело не только финансовое значение. Оно дало трудящимся сознание того, что они тоже имеют «свою долю в богатствах страны». Оно научило их методам коммерческой деятельности и самопомощи и втянуло их в общества, которые поощряли стремление к самообразованию и самоусовершенствованию.
Способы, которыми новая Британия старалась исцелить бедствия, сопровождающие промышленный переворот, – кооперация, фабричные законы, тред-юнионизм, фритредерство, – все были, подобно самому промышленному перевороту, британскими по своим идеям и происхождению.
Вторая четверть XIX века была тем периодом в заселении Канады, Австралии и Новой Зеландии, когда было решено, что эти земли должны быть населены главным образом британцами и стать частью свободного Британского содружества наций.
Перенаселение Великобритании и печальное положение английского крестьянства на родине вызвало в эти годы массовую сельскую эмиграцию в колонии, приведшую к возникновению современной империи. Прилив эмиграции в Соединенные Штаты был также весьма силен и мог бы совсем миновать британские территории, если бы не организованные усилия эмигрантских обществ и не случайная помощь правительства, вдохновляемого пропагандой Гиббона Уэйкфилда. Он убеждал своих соотечественников, что эмиграция является истинным облегчением их экономических бедствий и что колонии вовсе не должны быть просто гаванями для кораблей или местом торговли, что они могут стать местом создания новой британской нации. Именно он в первую очередь способствовал той систематической и поощряемой правительством эмиграции, которая создала современную Канаду, Австралию и Новую Зеландию.
То, что мы не вели какой-либо крупной войны в течение ста лет после Ватерлоо, является причиной счастливого положения Англии в XIX веке и той особенной веры в «прогресс» как закон истории, которая ободряла сознание викторианца. Крымская война (1854-1856 годов) не была исключением. Она являлась просто глупой экспедицией в Черное море, предпринятой без достаточных оснований, потому что английскому народу наскучил мир, несмотря на прилив пацифистских разговоров, которым он предавался тремя годами ранее, во время Всемирной выставки в Гайд-парке. Буржуазная демократия, возбужденная своими излюбленными газетами, подстрекалась к крестовому походу ради турецкого господства над балканскими христианами, а в следующем поколении те же самые силы, руководимые Гладстоном, действовали в диаметрально противоположном направлении. Мы вели Крымскую войну по принципу ограниченной ответственности и прекратили ее, когда стремление к иностранным авантюрам было удовлетворено. Ведь это несомненный факт нашей социальной истории, что наша внешняя политика становилась все в меньшей степени тайной государственных деятелей и все в большей степени – выражением интересов народа в целом. Кто был глупее – государственные деятели или народ, – сказать трудно.
