Она могла забрать с собой человека — но не сумела выдернуть Риолату. Рубин остался в Громбе, посланница же сбилась с пути и нашла дорогу с огромным трудом, затратив на это небывалые усилия.
Окруженная заботой перепуганной прислуги, Кеса приходила в себя, мечтая о том, чтобы больному и тяжело раненному Мольдорну потребовалось больше времени, чем ей.
Невольницы обмирали от ужаса. Они видели свою добрую госпожу, отправлявшуюся в путь на прекрасном коне, под опекой нескольких десятков вооруженных людей. И вдруг она появилась дома окровавленная, полуживая, потрясенная и в лихорадке, с едва дышащим слабеньким младенцем на руках… Она выглядела так, будто сейчас умрет; когда она упала в обморок, служанка была уверена, что ее госпожа больше не очнется.
Кеса вернулась к Ридарете и поняла: теперь это все, на что она способна.
Конец.
Мольдорн мог вернуться и убить их обеих. Замучить насмерть или задушить… Они были совершенно беззащитны. Кеса могла бы еще отразить две или три атаки, но не более того. Но еще одного путешествия она не могла совершить наверняка. И не могла открыть вход в подземелье, поскольку закрыла его очень надежно. По-настоящему надежно. Не от мужа, но от Мольдорна. Чтобы он не сумел выбраться на поверхность, если…
Сейчас она уже знала, что он все равно бы выбрался.
В ста шагах от них ждали друзья. Кесе очень хотелось увидеть мужа, но она не могла себе представить, как ползет по залитому водой коридору, а потом лишь бессильно смотрит… А он точно так же смотрит с другой стороны, отделенный невидимой преградой. И возможно, замечает приближающегося Мольдорна…
— Когда-то у меня был ребенок, — сказала она. — У Жемчужины, о которой хозяин толком не заботился и которую потом отдали за долги… Не знаю, в какое хозяйство продали мое дитя, и никогда не узнаю. Дети невольниц… это всего лишь вещи. Ребенка Жемчужины хозяйство охотно купит. Я люблю Готаха, и мы очень хотели иметь ребенка, но не решились. Ребенок от пары посланников? О, нет. Шернь ревнива, — горько сказала она. — Твои маленькие Рубины, Ридарета ничто по сравнению с тем, что мы могли бы произвести на свет.
— Воспитай ее, — невнятно, но очень спокойно ответила Ридарета. — Назови ее… Алида. Хорошо?
Кеса растроганно кивнула.
— Посмотри на меня… Посмотри.
Посланница посмотрела. И ей снова захотелось плакать, хотя она должна была уже привыкнуть к кошмарам.
— Кого я должна сделать несчастным? Мне теперь такой и оставаться? Нет. Кеса… Помоги мне… Если это должен сделать Мольдорн… я бы хотела… как человек. Даже если я уже не человек.
— Ты человек.
Ридарета говорила медленно — мешали искалеченные губы.
— Я очень хотела найти оружие… Он говорил, что найду. Я искала и не нашла, но очень многое узнала. Я теперь уже… смогла бы иначе. Наверное, мне и дальше пришлось бы убивать, сражаться. Но я уже могла бы… выбирать. Даже сражаться можно за правое дело. Такое, которое ты не стала бы осуждать.
— Да.
— Если бы ты могла… ты бы мне позволила?
— Да. Ибо намного важнее того, что мы уже сделали, то, что нам еще предстоит сделать.
Ридарета молчала.
— Тогда послушай, — наконец сказала она.
И Кеса узнала тайну.
Она не сразу сумела осознать услышанное.
— Он сюда вернется? Тогда… помоги мне. Если ты будешь одна, то, может быть, он тебя не убьет. Он сражался с тобой потому, что ты защищала меня. Я знаю. А может, он не вернется?
Посланница не хотела и не могла сказать, что Мольдорн наверняка вернется. И убьет ее хотя бы потому, что… не будет знать, кто перед ним стоит, Кеса или Ридарета. А малейшее колебание могло стоить ему жизни, в чем он недавно убедился.
— Не знаю, сумею ли я. Не сумею.
— Сумеешь. Ведь это только… ты знаешь.
Учащенное дыхание двух женщин слышалось все громче.
— Я спрячусь. Пусть Раладан… пусть никто не увидит того, какой я стала… Обещай, что никому не позволишь увидеть меня такой. Прошу тебя.
— Не позволю.
У стены стоял большой ящик, частично прогнивший от влаги. Когда-то в нем, видимо, лежали разные… инструменты. Необходимые в этом зале орудия. Ужасающий саркофаг, в который по собственной воле пыталась забраться просящая смерти девушка.
Посланница смотрела на повернутую в сторону голову несчастной девочки, о которой она когда-то обещала позаботиться. И не сдержала слова.
Ридарета дышала с все большим трудом.
— Кеса, прошу тебя… Я… я боюсь…
Она расплакалась в последний раз.
Сидевшая на полу посланница закрыла уши руками и крикнула, вложив в этот короткий крик всю ненависть, которую она испытывала сейчас к проклятому миру.
Две короткие красные иглы выстрелили вверх, пробили каменные стены и исчезли, возвращаясь к Полосам. Искалеченное тело осело в глубь ящика, ударившись о его прогнившее дно.
На берегу моря уже бы рассвело, но в сердце Тяжелых гор ничто не предвещало быстрого прихода дня. Трудившиеся у подножия лестницы люди часто менялись: солдат уступал посланнику, посланник — следующему солдату, тот — агарскому князю… Топоры и мечи не годились в качестве хороших инструментов, хлопот прибавляли недостаток света, теснота… На рассвете двое мужчин по очереди протиснулись в пробитую в камнях дыру, один из краев которой образовывало полностью прозрачное, прочное стекло. Им подали факелы. Внутри солдаты продолжили расширять дыру. В королевской гвардии служили отнюдь не карлики, для них отверстие было все еще слишком узким. Но вывалился очередной камень, и двое самых худых гвардейцев попытали счастья. Они пробрались внутрь и сразу же достали мечи.
Раладан и Готах переглянулись, после чего один за другим вошли в стену, видневшуюся между двумя коридорами… Гвардейцы, не колеблясь, шагнули следом.
По другую сторону стены располагался залитый водой не слишком длинный проход, а в его конце — открытая дверь, из-за которой сочился очень слабый свет.
Они побежали к ней, разбрызгивая холодную воду.
Дверь была не открыта, но сорвана с петель. Она вела в небольшой зал, где на столе рядом с раздавленными и разбросанными остатками еды лежала опрокинутая бутылка с чернилами, плавающие в черном море страницы и сломанное перо. Свет падал из-за следующей двери, находившейся в углу помещения.
Посланница сидела возле пыточного стола, опираясь о сломанный рычаг, служивший для поднимания или опускания чего-то… Она подняла взгляд, но, похоже, не понимала, кого видит. Готах ощутил в ногах такую слабость, что ему пришлось схватиться за плечо товарища. Он смотрел на жену, на красные от крови рукава рубашки, большое запекшееся пятно на животе, забрызганную кровью одежду… Во время короткого пребывания дома слуги обмыли ей руки, волосы и лицо, но платье так и не сменили. Готах наклонился, и она быстрым движением схватила его за руки. Глаза ее лихорадочно блестели, она была почти без чувств.
