был изображён христианский сюжет с безыскусственной простотой, свойственной художественным произведениям древнего мира. Исполнение деталей в этой прекрасной группе гармонирует с целым. Опечаленная мать держит на руках мёртвого Христа; его обнажённые ноги свесились с её левого колена; между тем как безжизненное тело всей тяжестью покоится на правом колене, с которого опустилась рука умершего Спасителя. Мадонна поддерживает тело ниже плеч; она склонилась с выражением глубокого горя к лицу мёртвого сына, голова которого, с красивыми спокойными чертами, откинута назад. Левая рука Богоматери протянута вперёд с жестом, выражающим покорность воле Божьей. Немного моложавые черты Марии, вместе с выражением глубокого душевного горя, носят отпечаток неувядаемой красоты девственной матери. Несмотря на заявление Микеланджело, что он с этой целью намеренно придал моложавость Мадонне, люди, знавшие образ мыслей великого художника, объясняли иначе идею, которую он хотел осуществить в изображённой им группе.
Они знали, что Микеланджело высоко ценил Савонаролу и хотя не разделял взглядов знаменитого реформатора на искусство, но настолько любил его проповеди, что некоторые из них постоянно носил с собой и перечитывал в свободные минуты. Он считал гибель Савонаролы незаменимой потерей для христианства и соответственно с этим хотел изобразить в своей группе опечаленную церковь, оплакивающую вторично убитого Христа.
Действительно, в это время в Риме, который должен был служить исходным пунктом христианства, трудно было найти какие-либо следы первоначального учения Спасителя. Преемник св. Петра, облечённый высшим духовным саном, по своему светскому образу жизни составлял предмет соблазна для всех верующих. Он собрал вокруг себя род гарема и не пренебрегал никакими средствами, чтобы увеличить внешним блеском и пышностью значение своей фамилии и по возможности обеспечить будущее своих детей. Хотя подобный способ действий был в духе тогдашних властелинов Италии, но папа был вдвойне достоин осуждения, как глава церкви, который должен был служить примером для простых смертных. Из всех пороков, отличавших Александра VI, ложь стояла на первом плане; он пользовался ею при всяком удобном случае так мастерски и с такой наглостью, что в этом отношении никто не мог сравниться с ним. Тем не менее, хотя его лицемерие было известно всему миру, а равно и распущенность папского двора, жители Рима должны были молча покориться такому порядку вещей.
Однако при всех своих недостатках Александр VI был далеко не так жестокосерд, как его сын Чезаре; ему всегда стоило большого труда отказать в просьбе красивой женщине или кому-либо из членов своей семьи. Он особенно любил Лукрецию за добродушие и кроткий характер, между тем как её браться нередко возбуждали его неудовольствие своими непомерными притязаниями. Такой момент наступил вскоре после удаления Лукреции в монастырь San Sisto, так как в это время Чезаре навлёк на себя гнев отца новой выходкой.
Чезаре давно хотел сложить с себя кардинальское достоинство и сделаться владетельным князем. Поэтому в один прекрасный день он предложил папе назначить вместо него кардиналом его брата Джоффре и обвенчать с ним жену последнего, донну Санчию, с которой он несколько лет находился в открытой любовной связи. Это предложение настолько возмутило папу, что он приказал дону Джоффре немедленно уехать из Рима с молодой женой, и в то же время отправил Чезаре с поручением в Казину. При этом папа объявил в гневе, что не желает долее держать при себе кого-либо из своих детей или родственников.
Но Александр VI принадлежал к числу тех людей, которые не в состоянии выполнить подобное намерение, потому что по своему характеру не мог выносить долгой разлуки с семьёй.
Он уже отчасти раскаялся в своём поспешном решении в тот вечер, когда в его комнату неожиданно вошла женщина под вуалью, бросилась перед ним на колени, покрывая слезами и поцелуями его руки. Это была Лукреция. Она услышала в своём монастырском уединении, что её отец живёт один в Ватикане; это дало ей надежду, что он, быть может, исполнит её заветное желание.
Расчёт её оказался верным, потому что Александр при встрече с ней был более тронут, нежели разгневан. Он встал с кресла и обнял свою дочь с отеческой нежностью; при этом Лукреция робко объявила ему, что только тогда решилась прийти к нему, когда узнала о его одиночестве. Затем он ласково взял её за обе руки и, посадив рядом с собой, спросил, согласна ли она исполнить его волю относительно развода с мужем.
Лукреция ответила, что не только пребывание в монастыре, но никакие молитвы, истязания и посты не могут уничтожить её привязанности к Джьованни Пезаро и что она скорее готова умереть, нежели выйти замуж за кого-либо другого.
Голос её задрожал при последних словах, потому что она искренно любила Джьованни и монастырское уединение ещё более усилило эту привязанность. Но у неё недостало смелости сказать отцу, что при муже она не чувствовала своего двусмысленного общественного положения. Во время непродолжительного супружества она беззаботно наслаждалась жизнью благодаря своему весёлому характеру, и только неприязнь Чезаре Борджиа к Джьованни отчасти нарушала её счастье.
Папа находился в довольно затруднительном положении, потому что уже назначил комиссию под председательством двух кардиналов, которая должна была заняться разводом и найти для этого достаточный повод. Граф Джьованни обратился к своему родственнику, Лодовико Моро, и умолял его о помощи; но миланский герцог ответил резким отказом, так как не хотел идти наперекор планам Чезаре Борджиа, который внушал общий страх.
Просьба Лукреции заставила Александра поколебаться в своей решимости. Одну минуту он рассердился на дочь, грозил, что отошлёт её в Испанию к своим родственникам, которые жили в Валенсии; но это была не более как мимолётная вспышка гнева. В следующую минуту он думал только о том, чтобы утешить плачущую молодую женщину, и обещал подумать о её просьбе; но при этом взял с неё слово, что она пробудет ещё восемь дней в монастыре San Sisto.
Лукреция с благодарностью поцеловала руку папы и обещала исполнить всё, что он требует от неё. Затем она заговорила о своей приятельнице Джулии Фарнезе, о воспитательнице Адриане и своей матери Ваноцце, так что её весёлая, задушевная болтовня мало-помалу вызвала воспоминания престарелого папы о многих счастливых часах. Он начал придумывать, каким образом исполнить желание Лукреции и снова доставить себе некоторые развлечения.
Лукреция вернулась в монастырь ещё на восемь дней, но не с тем, чтобы провести их в уединении и тихом созерцании, согласно обещанию, данному папе. Она хотела воспользоваться этим временем для личного свидания со своим мужем. Ей удалось без особого труда заручиться дозволением настоятельницы San Sisto, чтобы посетить папу в Ватикане, поэтому
