— И вы уверены, — проворчал старый хирург, — что ваша микстура его спасет?
— «Уверен» — не совсем то слово, дорогой коллега. Вы знаете лучше, чем кто бы то ни было, что человек не может быть уверен ни в чем, однако…
Людовик еще раз посмотрел на умирающего.
— … однако я надеюсь, — закончил он.
Эти слова снова вызвали в толпе всеобщее ликование. Больной собрался с силами и, приподнявшись на постели, выговорил:
— Три часа… Постарайтесь, сударь, не опаздывать!
— Обещаю, сударь!
— Я буду считать минуты, — сказал больной, отирая со лба испарину, казавшуюся предсмертной.
Выходя, Людовик с поклоном пропустил старого хирурга вперед, давая понять толпе, что относится к нему с почтением как к старому и более заслуженному доктору.
Как Людовик и сказал, он пошел по парижской дороге; но теперь он готов был сесть в кабриолет, в фиакр, в любую повозку — лишь бы успеть поскорее вернуться.
Хирург потащился вслед за ним, затаив злобу и стиснув зубы.
Людовик счел, что не станет нарушать молчания первым, даже ради того, чтобы еще раз проститься.
Они несомненно так молча и разошлись бы, но в этот момент хромой, возвращавшийся из аптеки, предстал перед соперниками словно нарочно для того, чтобы развязать им языки.
Хромой показал Людовику микстуру.
— Это та, сударь? — спросил он.
— Да, друг мой, — взглянув на склянку, отвечал Людовик, — и передай сиделке, чтобы она в точности исполняла мое предписание.
Эта встреча послужила г-ну Пилуа поводом для возобновления разговора.
— Вы, может быть, думаете, дорогой коллега, я не знаю, что в этом пузырьке? — спросил он.
— Зачем я стал бы вас обижать, сударь? — удивился Людовик.
— Вы ему прописали рвотное.
— Да, это действительно рвотное.
— Черт побери! — с издевкой вскричал г-н Пилуа. — Естественно, вы должны были дать ему рвотное, раз полагаете, что у него воспаление легких!
— Сударь! — холодно проговорил Людовик. — Я с таким почтением отношусь к вашим познаниям и вашему опыту, что желал бы ошибиться, если бы это не значило желать смерти больного.
С этими словами Людовик, не видя вдали ни фиакра, ни кабриолета, зашагал через поле по тропинке, которая должна была привести его в Париж скорее, чем если бы он продолжал путь по большой дороге.
А старый хирург, которому не терпелось узнать, какое действие окажет микстура на его умирающего друга, вернулся в Ванвр. Два с половиной часа спустя после ухода Людовика он был у постели больного, который на этот раз с неприязнью следил за тем, как врач усаживается в кресло.
Такое усердие старого доктора удивило крестьян. Еще больше удивилась сиделка: она привыкла подолгу ждать г-на Пилуа, когда его приглашали к больным, и теперь не могла не изумиться, увидев, что он пришел без вызова. Однако отставной военный хирург даже не потрудился объяснить причину своего неожиданного прихода.
Он стал приставать к г-ну Жерару с расспросами, но тот от недоверия или от слабости отказался ему отвечать.
Тогда хирург обернулся к сиделке и спросил:
— Что нового, дорогая Марианна?
— Ах, сударь, — отвечала славная женщина, — понемногу все идет на лад!
— Вы ему давали эту пресловутую микстуру?
— Да, сударь.
— Какое она оказала действие?
— Плохое, плохое действие, дорогой господин Пилуа.
— Что же произошло? — спросил старый хирург, мысленно потирая руки.
— Его стошнило, сударь.
— Я так и думал! К счастью, не я отвечаю за последствия, и если он умрет, я ни при чем!
— Это верно, — подтвердила сиделка. — Но ведь вы от него отказались: вы предсказывали ему смерть!
— Черт подери! — воскликнул военный хирург Великой армии. — Так всегда делается. Ведь если больной умрет, что иногда случается, врачу скажут: «Он умер, вы этого не предвидели!»А так честь медицины спасена!
— Ну, конечно, — поддакнула Марианна, — а если больной выживет, слава доктора только возрастет.
Так, в сетованиях старого хирурга и медико-философских замечаниях сиделки прошло полчаса.
Тут вернулся Людовик.
Он вошел в ту самую минуту, как больной принял лекарство, от которого его почти тотчас стошнило, и г-н Пилуа, не жалея своего лучшего друга (наука — что Сатурн: готова пожрать собственных детей!), при виде страдальческого лица г-на Жерара заметил:
— Он точно умрет!
Людовик слышал его слова. Но, оставив их без внимания, он подошел прямо к больному, осмотрел его, пощупал пульс.
Прошла минута. За это недолгое время славный молодой человек пережил огромное волнение, не имевшее ничего общего с беспокойством старого хирурга. Людовик поднял голову.
Господин Пилуа, сиделка, умирающий с жадностью наблюдали за выражением его лица: на лице Людовика выразилось полное удовлетворение.
— Все хорошо! — сказал он.
— То есть как хорошо? — растерялся г-н Пилуа.
— Пульс ровный.
— И вы поэтому решили, что все хорошо?
— Разумеется.
— Так знайте, несчастный: его стошнило!
— Это правда? — спросил Людовик, глядя на Марианну.
— Вы сами видите, что он обречен! — не унимался г-н Пилуа.
— Напротив, если его стошнило, можно считать, что он спасен! — спокойно проговорил Людовик.
— Вы отвечаете за жизнь моего лучшего друга? — сердитым тоном продолжал г-н Пилуа.
— Да, сударь, отвечаю головой! — ответил Людовик. Старый хирург взялся за шляпу и вышел с видом алгебраиста, которому доказывают, что дважды два — пять.
Людовик выписал другой рецепт и вручил его сиделке.
— Сударыня! — сказал он. — Я взял ответственность на себя! Вы знаете, что это означает на языке медицины? Мои предписания должны выполняться буквально; если никто не будет вмешиваться, можно считать, что господин Жерар спасен!
Больной радостно вскрикнул, схватил молодого человека за руку и, прежде чем доктор успел ему помешать, припал к его руке губами.
Но почти тотчас его черты исказились, на лице был написан смертельный ужас.
— Монах! Монах! — прохрипел он и повалился на подушки.
LXXIX. ЧЕЛОВЕК С НАКЛАДНЫМ НОСОМ
Мы досказали все истории, составляющие пролог этой книги, и, за исключением Петруса, Лидии и Регины, читатель теперь знаком почти со всеми персонажами, призванными сыграть главные роли в нашей драме.
