— Воспаление легких? И вы называете это воспалением легких?
— И ничем иным!
— Может, вы станете утверждать, что его вылечите?
— Этого, сударь, я утверждать не берусь, но попробую ему помочь.
— Могу я полюбопытствовать, какое всесильное средство вы намерены употребить?
— Об этом я подумаю, дорогой коллега, если только вы мне позволите.
— Как?! И вы еще спрашиваете, позволю ли я спасти моего лучшего друга?
— Я прошу у вас разрешения лечить вашего больного.
— Я согласен, сто раз, тысячу раз согласен! Дай Бог, чтобы это помогло! Но, если вам угодно знать мое мнение, я сомневаюсь, что бедняга увидит рассвет.
— Значит, я попытаюсь проделать невозможное, — отвечал Людовик по-прежнему вежливо и почтительно человеку, превосходившему его если не знаниями, то летами.
— Невозможное! Это вы верно сказали! — сказал старший хирург, принимая вежливость Людовика за сомнение.
— Теперь расскажите, что вы до сих пор делали, досточтимый коллега! — попросил Людовик скорее для виду.
— Я дважды пускал кровь, ставил пиявки на живот и прописал больному строгую диету.
На губах Людовика мелькнула улыбка, выражавшая скорее сочувствие больному, чем насмешку, которую, должно быть, вызывала в Людовике эта панацея тех лет: пиявки и диета (ее можно назвать пиявкой для желудка).
Два доктора еще продолжали обсуждения, когда в переднюю ванврского филантропа ворвались несколько крестьян: им не терпелось увидеть чудо, которое должно было произойти благодаря появлению молодого врача.
— Ну что, ему лучше? — закричали они наперебой. — Вы его спасли?
Старый хирург, которого каждый вечер встречали подобными вопросами, когда он выходил от честнейшего господина Жерара, решил, что спрашивают его.
И он пообещал: «Мы сделаем все возможное, не беспокойтесь, друзья!»
Но увы! Изменчива морская волна, еще изменчивее женщина, однако в тысячу раз изменчивее толпа.
И тот самый человек, что громче всех уговаривал Людовика зайти к деревенскому благодетелю, довольно грубо возразил:
— Мы не вас спрашиваем!
Тогда, вероятно, достойному г-ну Пилуа, который помогал нашему знаменитому другу Ларрею ампутировать ноги храброму Монтебелло, пришла в голову та же мысль о неблагодарной толпе, что и нам, только минутой позже. Он насупил брови и вознаградил свое самолюбие: про себя кощунственно пожелал юному бахвалу потерпеть сокрушительную неудачу, чтобы разделить с ним впоследствии все то презрение, которое собравшиеся выплеснули на старого хирурга.
Другой крестьянин обратился прямо к Людовику:
— Ну что, как вы его нашли? Правда, что он очень плох?
— Правда, что нет никакой надежды, сударь? — спросил третий.
— Правда, что ему не выздороветь, сударь? — прибавил четвертый.
— Друзья мои! — отозвался Людовик. — Пока больной жив, надо верить, и не только в искусство доктора, но и в природу. А господин Жерар, слава Богу, еще жив!
Толпа дружно крикнула «ура!».
— Стало быть, вы его спасете? — спросили сразу несколько человек.
— Я приложу все силы, — пообещал Людовик.
— О, спасите его, спасите, сударь! — послышалось со всех сторон.
На шум из-за двери выглянула Марианна.
— Что там происходит? — спросил у нее больной, которого вся эта суматоха до крайности утомляла. — Я бы хотел умереть в тишине.
— Ах, сударь, кажется, о смерти можно позабыть, — заметила славная женщина.
— Как позабыть?
И его глаза, совсем было потухшие, вдруг сверкнули.
— Да, сударь, молодой доктор сказал крестьянам, что, может быть, спасет вас.
— А, «может быть»… — разочарованно протянул г-н Жерар, роняя голову на подушку. — В любом случае, Марианна, не отпускайте его! Во имя Неба, пусть останется!
Это напряжение отняло у него последние силы; он замер
в неподвижности, только дыхание со свистом рвалось из его груди.
— Господа! Господа! — позвала сиделка. — Господину Жерару плохо. Кажется, отходит!
Людовик торопливо вернулся в комнату, взял больного за руку, пощупал пульс.
— Ничего, это обморок: больной переволновался! — сказал Людовик. — Сударь, возьмите себя в руки.
Больной вздохнул.
Марианна из последних сил сдерживала натиск толпы, рвущейся в комнату.
— Надеюсь, сударь, вы не ограничитесь тем, что пожелаете больному взять себя в руки, — ядовито заметил старый доктор, обращаясь к молодому коллеге, — а назначите ему какое-нибудь лечение?
— Подайте бумагу, перо и чернила, — обратился Людовик к сиделке, — я напишу рецепт.
Все наперегонки бросились искать то, о чем просил молодой врач.
Слова «может быть» вновь лишили больного возродившейся было надежды; он метался на кровати, умоляюще сложив руки и этим красноречивым жестом выражая только одну просьбу: «Именем Господа Бога заклинаю — дайте мне умереть спокойно!»
Но никто не обращал внимания на его мольбу, все хотели ли во что бы то ни стало его спасти.
Людовик поискал взглядом, где бы ему присесть, чтобы выписать рецепт. Но вся мебель была уставлена разного рода склянками, кувшинами, стаканами, тарелками, блюдцами. 5 Видя замешательство доктора, крестьяне предлагали подставить кто спину, кто колено.
Людовик выбрал чью-то спину и пристроился к ней с бумагой и пером.
— Пошлите за этим поскорее! — приказал он сиделке.
Не успел он договорить, как несколько человек потянулись к нему за рецептом, споря, кому достанется радость быть полезным г-ну Жерару.
Наконец какой-то хромой завладел драгоценной бумагой и поспешно заковылял к выходу.
— Сударыня! — обратился Людовик к сиделке. — Каждые полчаса будете давать господину Жерару по пол-ложки микстуры, которую сейчас принесут, слышите? Не больше, не реже и не чаще, чем по пол-ложки в полчаса, — только в этом его спасение.
— Каждые полчаса по пол-ложки, — повторила сиделка.
— Да, да, очень хорошо!.. Мне же немедленно нужно отправляться в Париж.
Больной тяжело вздохнул: ему казалось, что его жизнь уходит вместе с доктором.
Людовик услышал этот вздох, заменяющий отчаявшемуся человеку самую горячую молитву.
— Я должен возвратиться в Париж, — повторил доктор. — Но через три часа я снова здесь буду, чтобы понаблюдать за действием микстуры.
