– Так что не все потеряно!
– Надо сделать так, чтобы Эстебан тоже отправился в Лиму, но один, а не с курьером, посланным нашими врагами: у нас есть все основания не доверять гонцу, хотя люди, снарядившие его, заинтересованы в том, чтобы мои письма попали в руки представителей нашей страны.
Спустя два часа, во время которых Жюльен написал письма послу Франции в Перу и адмиралу, чья флотилия располагалась в Кальяо, самым тщательным образом проинструктировал метиса и вручил ему конверт, с тем чтобы слуга доставил его во французское посольство, вернулся негр с двумя закрытыми салфеткой блюдами, – вероятно, с едой для узников.
Верный спутник наших друзей разразился стенаниями и плачем
– Возьмите корреспонденцию, – проговорил холодно Жюльен, протягивая послания черному стражу, и затем обратился к молодому человеку: – Ну, иди!.. Тебе посчастливилось – ты на свободе! Прощай же!
– Прощайте, хозяин! – рыдая, промолвил метис. – Ваш слуга никогда не забудет, как вы были добры к нему!
– Раб, – проворчал негр, высокомерно пожимая плечами и подталкивая метиса к двери.
– Смотрите-ка, – заметил Жак довольно кстати, когда они с Жюльеном остались одни, – потомок дяди Тома[265] неплохо устроился!.. Но шутки в сторону: у меня в желудке бурчит от голода. Сейчас самый раз, чтобы познакомиться с рационом этого дома.
Открыв одно из блюд, он не смог сдержать недовольной гримасы при виде густого желеобразного месива, с воткнутой в него деревянной ложкой.
– Ба!..
– Что там такое?
– Да это какое-то яство. Именно – сладкое! И, я бы добавил, довольно изысканное!
– И впрямь изысканное, – ответил Жюльен, отведав содержимое второго блюда. – Но этим не насытишься.
– Еще бы! Десерт, заменивший нам и завтрак и обед!
– Однако, поскольку потомок дяди Тома ничего другого не собирается предложить своим подопечным, возблагодарим судьбу и за то, что есть, и вспомним в связи с этим, что сахар в соединении с другими растительными субстанциями может в крайнем случае заменять в течение какого-то времени остальные продукты.
Насытившись студенистой массой, друзья ощутили вдруг дикую жажду и вспомнили, что с тех пор, как их поместили в камеру, у них не было ни капли во рту.
– Они забыли о воде! – сказал Жак то ли со смехом, то ли сердито. – Как, тюрьма без классического кувшина!.. Это не видано!
– Они стали звать сторожа, громко стуча в дверь ногой и кулаком. Но бесполезно: мрачная темница была нема как могила. Выбившись из сил, узники бросились на свои кровати и заснули с жгучей сухостью в гортани, закусив простыни в надежде вызвать хоть какое-то отделение слюны, дабы смочить распухший язык и потрескавшиеся губы.
Ночь была нескончаемо длинной, а сон – плохим. На заре вновь появился сторож с такими же, как и накануне, блюдами.
– Воды!.. Воды!.. – в один голос прокричали изнывавшие от жажды заключенные. – Как, опять сладкое месиво?! Еще раз?!
– О! – проговорил черный с любезным видом. – Ваши светлости должны бы заметить, что это вовсе не та еда, что вчера…
– Как же, палач, не такая?.. Ты что, смеешься над нами?!
– Вчера их превосходительствам давали желе из цедры, а сейчас я принес варенье из кокосового молока.
– А где вода?!
– Заключенным ее не положено, – сказал, осклабясь, надзиратель, открыв в жестокой усмешке два ряда зубов, которым позавидовал бы и волк.
– Как это так, негодяй?! Что это значит: не положено воды?.. Вы хотите, чтобы мы сошли здесь с ума от жажды? Хорошо же, ты поплатишься за это!
Негр поспешил ретироваться.
Жак, в бешенстве набросившись на дверь, закрывшуюся за стражем, начал выкрикивать проклятия, – увы, столь же бессмысленные, как и удары, которыми он награждал ни в чем не повинную деревянную преграду.
– Успокойся! – сказал Жюльен, более владевший собой. – Если ты будешь вот так бесцельно расходовать энергию, то лишь еще больше захочешь пить.
– Ты прав… Но что же, в конце концов, они задумали сделать с нами?
– Э, мой бедный друг, я знаю об этом не больше, чем ты!
– Послушай-ка, а сколько дней живут без еды? Шесть дней… восемь… или, может, десять?..
– Что ты хочешь сказать этим?
– А то, что нам лучше перейти на голодную диету, чем поглощать это мерзкое месиво, от которого жжет в животе.
– И впрямь, попробуем отказаться от еды.
– Но мне хотелось бы вознаградить себя за наши муки. Пока я еще крепко стою на ногах, покажу-ка проклятому негру – этой дряни, несущей недостойную службу пособника палача, – почем фунт лиха! Двину как следует по его атлетическому торсу, чтобы снять с себя нервное напряжение. И тогда черт с ней, с жаждой!
– Ты сошел с ума! Эти негодяи под предлогом законной самозащиты немедленно расстреляют нас прямо здесь, в тюрьме! Хотя и не осмелились нас осудить: возможно, чувство стыда еще не окончательно утеряно ими или, скорее всего, их страшит спасительное для нас вмешательство посла Франции и… Черт подери, а ведь наши тюремщики действительно очень рискуют!
Но вот снова наступил вечер, отличавшийся от вчерашнего лишь тем, что друзья испытывали еще большие страдания, чем накануне. Огромная дверь отворилась, и перед двумя белыми горделиво предстал их страж.
Подоплека этой непонятной буффонады тут же разъяснилась: за спиной негра стояла дюжина солдат с примкнутыми к винтовкам штыками, чтобы урезонить строптивых арестантов, если те вздумают протестовать и против третьей трапезы.
– Паста из гуайявы! – объявил негр, разражаясь животным смехом. – А завтра утром получите ананасовый компот… На воду же не рассчитывайте!..
Жак и Жюльен не удостоили негодяя даже взглядом: так было лучше.
Прошло два дня, три, четыре. Муки, которые терпели наши друзья, могли бы сломить хоть кого.
Напрасно друзья пытались полностью отказаться от еды: несмотря на все усиливающееся чувство жажды, узники, чтобы вконец не ослабеть, вопреки принятому ранее решению, стали понемногу есть подаваемые им сладкие блюда, ощущая при этом временное облегчение своих страданий. Однако чем больше поддавались они искушению, тем сильнее испытывали потребность в воде. Именно на этой понятной человеческой слабости строили свой расчет изощренные истязатели, прибегнувшие к сей необычной и крайне жестокой пытке[266], уже позволявшей им не раз одерживать верх над своими жертвами, как бы ни была велика воля последних и как бы ни был крепок их организм.
