— Конечно, заботит. Я пережила инсульт, сочеталась браком с полковником де Реовилем и теперь решила создать художественный салон в своем особняке на улице Барбе-де-Жуи. Я устраиваю ужины и принимаю членов Комитета Дюплекса,[291]а они весьма осведомлены в этом вопросе. Мой четвертый муж не устает повторять: «У Поднебесной Империи нет языка, значит, мы должны дать его этой стране!».
— Браво!
Жозеф, который был доведен до исступления болтовней «бабищ» (так он называл толпившихся вокруг него трещоток), и прекрасно видел Мориса Ломье (который год назад пытался соблазнить Айрис), решил укрыться за газетой и вдруг наткнулся взглядом на заметку внизу полосы.
СОВРЕМЕННО! НЕСЛЫХАННО!
«Пасс-парту», пребывающая в постоянном поиске самых захватывающих романов, счастлива сообщить, что получила эксклюзивные права на публикацию второго произведения мсье Жозефа Пиньо. Наши читатели будут иметь удовольствие прочесть первые главы уже в следующем месяце. Те из них, кто по достоинству оценил «Странное дело Анколи» (роман издан у Шарпантье и Фаскеля), смогут насладиться готическими приключениями бесстрашной Фриды фон Глокеншпиль и ее пса Элевтерия, ищущих проклятый янтарь. Повествование понравится господам, дамам и девицам с нежной душой.
У Жозефа перехватило дыхание, он сложил газету, положил ее рядом с бюстом Мольера, почесал в затылке и пробурчал себе под нос:
— Вот подлецы! А ведь я с октября жду от них ответа! Мы же даже договор не обсудили! Аванс в двести франков — пустяк! На сей раз я потребую тысячу! Клюзель упрется, это ясно. Я уступлю, соглашусь на восемьсот, иначе… — Он потер руки. — Меня ждут слава, почести и все такое прочее! Нет, ну что за негодяи! Задержали публикацию моего шедевра, чтобы потешить самолюбие этого жалкого писаки Пеллетье-Видаля! Стиль — ужасный, интрига — пошлая! Зато он обедает с Полем Бурже!
Морис Ломье направился к камину, но тут в магазин ворвалась дама в шляпе с перьями, оттолкнула его и ринулась к Жозефу.
— Олимп, какой приятный сюрприз! — прощебетали «бабищи».
— Мсье Пиньо, будьте так любезны принести мне «Несчастья Софи» графини де Сегюр, урожденной Ростопчиной, я собираюсь читать ее близнецам моей племянницы Валентины — Гектору и Ахиллу.
— Эта книга, должно быть, на складе.
— Так не медлите, молодой человек, сбегайте за ней, и поживее!
— А кто будет стеречь лавку?
— От кого, от нас? Неужели вы усомнитесь в нашей честности? — воскликнула Олимп де Салиньяк.
Рафаэль де Гувелин — дама с собачками — бросив на Жозефа заговорщический взгляд, проговорила:
— Чудесная история! Весьма поучительное чтение! Все мы плакали над главой, где Софи хочет вылечить свою куклу от ужасной мигрени, прописывает ей горячую ножную ванну, и восковая любимица остается без ножек. Так трогательно!
— Дорогая, а вы уверены, что пересказываете близко к тексту?
— Совершенно уверена, Олимп. Я до сих пор вздрагиваю, вспоминая то место, когда наивная Софи отрезает головы несчастным золотым рыбкам.
— Хм… Пожалуй, я лучше я куплю мальчикам оловянных солдатиков. Да, именно так, это поможет воспитать в них чувство долга и любовь к родине. Вы идете, мадам?
Зашелестели шелка, по залу пробежал сквознячок, и дамы, не попрощавшись с Жозефом, покинули магазин, прихватив с собой старичка, отиравшегося рядом с госпожой де Реовиль.
Взгляды Мориса Ломье и Жозефа схлестнулись, как у двух дуэлянтов, готовых драться насмерть, вот только поединок вышел словесный.
— Кого я вижу! Кабацкий Рубенс!
— Будь я проклят, если это не Дюма для бедных! Как поживает ваша Дульсинея?
— Не тешьте себя иллюзиями, Айрис теперь — госпожа Пиньо.
— Париж кишмя кишит одинокими музами. Передайте вашей супруге мои соболезнования.
— По какому поводу?
— Она променяла драгоценную свободу на суровые будни супружества. Сожалею, что побеспокоил вас…
— Именно что побеспокоили! Убирайтесь!
— Не раньше, чем поговорю с мсье Легри, у меня к нему важное дело.
— В таком случае, я буду избавлен от вашего присутствия: мой шурин сейчас находится на улице Фонтен.
— Неужели милейший Легри позволяет вам, своему зятю, оставаться простым приказчиком? Это же эксплуатация!
— Я запрещаю вам…
— Прощайте, о счастливейший из супругов! — пропел Морис Ломье, приподнимая берет. — И передайте вашей достойной половине, что я готов запечатлеть ее в профиль в анфас, в фате или без фаты — как она того пожелает!
Пока Жозеф поискал глазами, что бы швырнуть нахалу в голову, Ломье испарился.
Гнев Жозефа стих, но его одолели черные мысли. Да, он действительно ничтожество — и в книжном деле, и в литературе. Айрис его не любит, а младенец родится горбатым.
— Малыш, я приготовила на ужин твое любимое блюдо, тебе пора подкрепиться, — громогласно заявила, входя в лавку, его мать. — Я поставлю его в буфет, тебе останется только разогреть.
Мысль об ужине вернула Жозефу жизнелюбие.
«Блеск! Сочный ростбиф с жареной картошкой!»
Таша задумчиво покусывала ноготь большого пальца, размышляя, какую из двух картин выбрать: портрет обнаженного мужчины со спины или парижские крыши в сумерках. Ей хотелось посоветоваться с Виктором, но тот проявлял снимки, закрывшись в лаборатории, и она удержалась от искушения.
— Пусть будут крыши.
Осенью 1893 года, в присутствии ближайших родственников, они поженились в мэрии Девятого округа, после чего уговорились не мешать друг другу в работе. По утрам каждый отдавался своей страсти: он — книготорговле и фотографии, она — живописи и иллюстрированию. Если удавалось выкроить свободный часок, они вместе обедали на улице Фонтен. Хозяйством в доме ведал бывший метрдотель Андре Боньоль, избавивший супругов от услуг Эфросиньи Пиньо, которая всюду совала любопытный нос.
Если днем встретиться не получалось, супруги ужинали вдвоем, хотя Таша часто задерживалась в городе: ей приходилось встречаться с заказчиками и коллегами, а еще она давала уроки акварели в студии своей матери Джины. Она испытывала вину по отношению к Виктору, и хотя он уверял ее, что не обижается, старалась хотя бы по воскресеньям уделять мужу внимание. Они подолгу нежились в постели, гуляли по набережным Сены или отправлялись наслаждаться природой за город.
Таша очень боялась официального статуса супруги, но после замужества ее независимость ничуть не пострадала. Виктор был как никогда заботлив и внимателен, а их взаимное влечение ничуть не слабело с годами.
«Супружеская жизнь подобна процессу топки печи: если тяга слишком сильная, разгорается пожар, а если кислорода не хватает, начинается чад», — утверждал Кэндзи. Но Таша опасалась, что совместный быт может породить опасную для любви скуку.
