того, чтобы прослыть голосистымъ бардомъ въ полудикой деревнp3;. Барды, въ наши не героическія времена, сошли уже со сцены, а пѣснями и панегириками ни кого уже не убѣдишь…
Тѣ, къ которымъ я адресую вышесказанную мысль, суть самые умѣренные, честные изъ моихъ порицателей, съ которыми я хотя и не схожусь во мнѣніяхъ, но которыхъ я, тѣмъ не менѣе, уважаю. Но нашлись и такіе, которые придали «Запискамъ еврея» характеръ злоумышленнаго доноса брата на братьевъ. Они обвинили меня въ искаженіи фактовъ, въ томъ, что я выдаю изнанку за лицевую сторону, выставляю нелѣпыя, вредныя стороны врагамъ на злорадство, публикѣ на посмѣшище; они смѣшали мои записки съ извѣстною «Книгою кагала». Нѣкоторые крючкотворы зашли еще дальше: придираясь къ двусмысленному толкованію слова, они попыталось доказать, что «Записки еврея» стараются обинякомъ поддерживать дикое обвиненіе евреевъ въ употребленіи христіанской крови.
Съ подобною категоріей людей, не желающихъ или не умѣющихъ читать, съ такими свирѣпыми патріотами всякія разсужденія были-бы безплоднымъ трудомъ. Кто упорно жмуритъ глаза, того ни чѣмъ не освѣтишь до полнаго прозрѣнія. Но я всетаки въ долгу у этихъ господъ. Отвѣчу имъ притчей.
Жилъ былъ (а, можетъ быть, живетъ еще и теперь) нѣкій сѣдой, очень остроумный еврей, по имени раби Шая, по прозвищу Тарарамъ (шалопутъ).
Кличку эту нажилъ себѣ раби Шая своей вѣчно кочующей жизнью, своей эксцентричною дѣятельностью.
Тарарамъ вѣчно былъ въ пути, вѣчно путешествовалъ отъ одного центра еврейскаго населенія до другого, не брезгая ни какимъ способомъ передвиженія. Иногда въѣзжалъ онъ въ безконечно-длинной польской будѣ, съ цѣлой гурьбой ошарпанныхъ пассажировъ обоего пола, иногда въ одиночкѣ на обратной перекладной, иногда взобравшись на самую верхушку нагруженнаго лукомъ мужицкаго воза, а иногда развалившись въ роскошной коляскѣ мчащагося на курьерскихъ, по наземной надобности, еврейскаго откупщика или подрядчика. Его не рѣдко встрѣчали и въ образѣ пѣшаго хожденія, съ странническимъ посохомъ въ рукѣ, съ котомкою на плечахъ.
Въ первые годы своего безконечнаго странствованія (а началъ онъ это странствованіе въ молодые годы) чудакъ этотъ рекомендовался безъ церемоніи, прямо «попрошайкой» (мекаблъ). Костюмъ его вполнѣ соотвѣтствовалъ этому титулу. Вскорѣ однакожь всякая рекомендація сдѣлалась для него совершенно излишнею. Раби Шая пріобрѣлъ такую популярность во всѣхъ мѣстахъ, гдѣ евреямъ жительство дозволяется, что его знали, какъ говорится, и старъ и младъ. Раби Шая смѣшилъ своими выходками, остротами и эпиграммами богачей, утѣшалъ бѣдняковъ, проводилъ безсонныя ночи, съ веселой пѣсенкой на улыбающихся устахъ, у грязнаго одра безпомощнаго страдальца, плясалъ на устраиваемыхъ имъ самимъ свадьбахъ полунищихъ, въ качествѣ посаженнаго отца, пилъ на родинахъ въ роли крестнаго отца. Вѣчно веселый, бодрый, подвижной, онъ обивалъ пороги еврейской знати, терся въ роскошныхъ переднихъ, стоически сносилъ дерзость и толчки прислуги, но всегда добивался подачки. Этими подачками онъ самъ пользовался на столько, чтобы не умереть съ голода и холода, остальное-же все раздавалъ бѣдной, неимущей братіи. Кормилъ голодающихъ, воспитывалъ круглыхъ сиротокъ, выдавалъ замужъ бѣдныхъ вдовъ и дѣвицъ. Раби Шая ласково, съ рѣдкимъ умѣньемъ и тактомъ, выжималъ богатыхъ, чтобы поддерживать бѣдныхъ. Въ этомъ заключалась вся задача его многотрудной жизни. Еврейская аристократія смотрѣла, на него, какъ на забавнаго шута, а еврейская масса благоговѣла предъ нимъ, какъ предъ своимъ апостоломъ.
— Что за странную жизнь ведете вы, Раби Шая? спрашивали его разсудительные евреи.
— Любезные братья, отвѣчалъ онъ улыбаясь: — моя жизнь загублена съ самаго дѣтства. Я сказалъ себѣ: чѣмъ чинить собственную жизнь, дай-ка лучше буду чинить чужую. У меня погибаетъ одна только жизнь, а кругомъ меня гибнутъ тысячи жизней. Что важнѣе?
— На вашемъ мѣстѣ, мы скорѣе чинили-бы собственную жизнь, чѣмъ чужую.
— Да. Но вы, друзья мои, не знаете, что въ чиненномъ башмакѣ далеко не уйдешь; онъ только жметъ и третъ ступню.
Но чѣмъ именно была испорчена его жизнь, раби Шая никому не объяснялъ. На подобнаго рода вопросы онъ всегда отвѣчалъ уклончиво, отшучиваясь по своему.
Вскорѣ, однакожь, быстро распространившійся анекдотъ изъ жизни Раби Шая открылъ всѣмъ глаза. Раби Шая имѣлъ жену и взрослаго уже сына. Но онъ о своей семьѣ почти не заботился, зная, что пронырливая его жена, перебивающаяся мелкою торговлею, можетъ обойтись и безъ постороней помощи. Аккуратно разъ въ годъ, Раби Шая посѣщалъ семью ко дню великаго праздника пасхи, чтобы[90] возсѣсть на престолъ, какъ онъ, смѣясь, выражался. Всякій разъ, при появленіи бродяжничающаго супруга, жена встрѣчала гостя крикомъ, бранью, толчками. Но импровизированный король, не смущаясь такими пустяками, преспокойно усаживался на свой престолъ и удерживалъ за собою позицію до конца праздника, по прошествіи котораго опять исчезалъ на цѣлый годъ.
Однажды, жена раби Шая, уставшая браниться, попыталась водѣйствовать на крѣпколобаго мужа путемъ ласки.
— Что ты о себѣ думаешь, Шая? Образумься, подумай о своемъ сынѣ. Онъ уже взрослый неучъ. Его бы, по крайней мѣрѣ, женить нужно.
— Ну, женить мы его еще успѣемъ, а пристроить его, дать ему какую нибудь прибыльную профессію не мѣшало-бы.
— Какую-же профессію ты думаешь ему дать? Онъ вѣдь глупъ, ничего не смыслитъ.
— Это ничего. Если Богъ смилуется надо мною грѣшнымъ, то я изъ него сдѣлаю доктора; да, доктора.
— Что?
— Да, я непремѣнно изъ него сдѣлаю доктора, да еще знаменитаго. Конечно, если Богъ смилуется надо-мною и услышитъ мои горячія молитвы.
— Объясни, въ чемъ дѣло?
— Вотъ видишь, другъ мой милый. Я молю Іегову превратить меня въ ангела смерти.
— Ты шутишь, или съума сошелъ?
— Не перебивай, жена. То, что я тебѣ разскажу, написано въ еврейской книжкѣ. А еврейскія книжки, какъ тебѣ извѣстно, считаются святыми; онѣ никогда не врутъ.
Жена выпучила на мужа глаза, не рѣшаясь оспаривать повальную святость еврейскихъ книжекъ.
— И такъ, въ еврейской книжкѣ этой разсказывается слѣдующее. Однажды, великій Іегова разгнѣвался на ангела смерти. Ты знаешь, на того ангела, усѣяннаго съ головы до пятокъ глазами, который, съ длинной, острой бритвой въ рукѣ, вѣчно шныряетъ по свѣту и невидимо рѣжетъ бѣдныхъ смертныхъ. А разгнѣвался Іегова на ангела этого за то, что онъ уже черезъ чуръ началъ шалить и душить человѣчество. Долго думалъ Іегова, какъ-бы шалуна почувствительнѣе наказать и наконецъ выдумалъ. Іегова призвалъ ангела смерти, повелѣлъ ему спуститься на землю и жениться.
Жена подпрыгнула на стулѣ.
— Еврейская книжка не хочетъ этимъ сказать, что жена вообще кара небесная, книжка подразумѣваетъ только тѣхъ женъ, которыя, по изрѣченію мудраго Саломона, горьше смерти. На одной изъ этого сорта женщинъ Іегова заставилъ жениться бѣднаго ангела смерти. Скоро послѣ свадьбы, несчастный новобрачный завопилъ въ когтяхъ молодой жены. И было отчего: жена была такая… такая…
Раби Шая многозначительно посмотрѣлъ на свою жену и недокончилъ фразы.
— Ну,
