Я назначил каждому основанию по три ноты, по одной для каждого вида разумных существ. Двенадцать тонов.
Последовало более продолжительное молчание, и Эмилио понял, что от него ждут вывода. Откуда-то из глубин пришла догадка:
– Так, значит, эта музыка связана с твоими мыслями о ДНК?
Слова пролились потоком:
– Это ДНК людей, жана’ата и руна, проигранная одновременно. – Исаак умолк, собираясь с мыслями. – Существенная часть этой музыки звучит в диссонансе. – Пауза. – Я вспомнил гармоничные части. – Пауза.
– Ты понял? – потребовал ответа Исаак, ошибочно истолковав молчание ошеломленного Сандоса как тупость. – Это музыка Бога. Вы прилетели сюда для того, чтобы я нашел ее. – Слова эти Исаак произнес без смущения, гордости и удивления, как простой, с его точки зрения, факт. – Я думал, что Бог – это просто сказка, нравившаяся Хэ’энале. Но эта музыка ждала меня.
Прядь его распрямлялась и закручивалась обратно, снова и снова.
– Но без всех трех последовательностей ничего хорошего не получается. – И снова быстрый косой взгляд голубых глаз, так похожих на глаза Джимми. – Никто, кроме меня, не сумел бы найти. Никто, – настойчивым и плоским тоном повторил Исаак. – Теперь ты понимаешь?
Ошеломленный, Эмилио думал: «Значит, Бог неотступно присутствовал здесь, а я этого не понял».
– Да, – не сразу проговорил он. – Кажется, я понял теперь. Спасибо тебе.
И явилась немота. Не экстаз, не океан безмятежной ясности, посещавший его когда-то, целую жизнь назад. Просто немота. Наконец сумев заговорить, он спросил:
– Могу ли я поделиться этой музыкой с остальными, Исаак?
– Конечно. В этом весь смысл.
Зевнув, Исаак передал Эмилио планшет.
– Будь осторожен с ним, – сказал он.
Покинув палатку Исаака, он долго стоял в одиночестве, не отводя глаз от неба. Погода на Ракхате всегда самым отвратительным образом непостоянна, и Млечный Путь уступал облакам власть над небом, однако он знал, что, когда прояснится, может посмотреть вверх и без усилий распознать знакомые очертания. Орион, Медведицы, Большая и Малая, Плеяды – случайные очертания, которые люди усмотрели в произвольно разбросанных по небу светящихся точках.
– Надо же: а созвездия здесь точно такие же! – воскликнул он многие годы назад, когда вместе с отцом Исаака впервые увидал звездное небо этой планеты. – Но разве могут не изменяться очертания созвездий?
– Это большая галактика в большой Вселенной, – сказал тогда молодой астроном, улыбаясь неведению лингвиста. – Улетев от Земли всего на четыре и три десятых светового года, мы не видим заметной разницы в расположении звезд. Чтобы заметить ее, нужно улететь много дальше.
«Нет, Джимми, – думал теперь, глядя наверх, Эмилио Сандос. – Этого оказалось достаточно. Каков отец, таков и сын», – подумал он, осознавая, что Джимми Куинн, как и его необычайный сын, открыв неземную музыку, навсегда изменил его личную перспективу. И он был доволен и благодарен им за это.
Первым Эмилио разбудил Джона, и вместе они вышли за край селения, где можно было послушать музыку в уединении; где можно поговорить с глазу на глаз, где Эмилио мог следить за лицом своего друга и видеть на нем отражение собственного изумленного благоговения.
– Боже мой, – выдохнул Джон, когда смолкли последние ноты. – Так вот, значит, зачем…
– Возможно, – проговорил Эмилио. – Не знаю, но тоже так думаю. Да. Думаю, да.
«Ex corde volo, – подумал он. – От всего сердца я хочу, чтобы было именно так…»
Они снова послушали музыку, а затем какое-то время просто внимали ночной тишине Ракхата, так похожей на земную: шелесту листвы под ветерком, писку и шуршанию в ближних кустах, далекому уханью местного филина, негромкому шороху крыльев над головой.
– Когда-то, много лет назад, как раз перед тем, как Джимми Куинн перехватил первый фрагмент музыки Ракхата, – проговорил Эмилио, – мне попалось одно стихотворение:
Не виден путь мой, небеса пусты, Свет звезд сокрыт за мрачной пеленой; Пуст воздух, в нем не шепчет глас живой – Все стихло, лишь едва из темноты Тень звука, отголосок чистоты – Забытой песни, светлой и родной, Что пальцы ангелов сплели в венок[74].
– Да, – негромко проговорил Джон. – Прямо про нас. А кто написал?
– Эдвард Арлингтон Робинсон, – проговорил Эмилио. – Называется «Credo».
– Credo, то есть «Верую», – повторил, улыбаясь, Джон, с чистой душой и чистым взглядом откидываясь назад, сомкнув на колене ладони. – А скажи мне, доктор Сандос, это только название стихотворения или истинный символ веры?
Эмилио посмотрел вниз, посеребренные сединой волосы свалились ему на глаза. Усмехнувшись, он покачал головой.
– Господи, помоги, – произнес он наконец. – Боюсь сказать… а знаешь, наверное, и то и другое.
– Хорошо, – сказал Джон. – Приятно слышать.
Они помолчали какое-то время, погрузившись каждый в собственные думы, но Джон вдруг распрямился, пораженный внезапно пришедшей мыслью:
– В книге Исход есть один отрывок, Бог говорит Моисею: «Лица моего не можно тебе увидеть… но Я покрою тебя рукой Моею, доколе не пройду, и когда отниму руку Мою, ты увидишь меня сзади…» Помнишь?
Эмилио кивнул, слушая.
– Ну, я всегда видел в этом физическую метафору, – проговорил Джон, – но, знаешь, теперь мне кажется, что речь тут, наверное, о времени. Быть может, Бог таким образом говорит, что нам никогда не удастся сразу понять Его намерения, однако по прошествии времени… мы все поймем. Мы увидим место, где Он был, то есть увидим его спину.
Эмилио невозмутимо смотрел на него.
– Ну, брат моего сердца, – проговорил он наконец. – Скажи, где бы я был сейчас без тебя?
Джон улыбнулся, не скрывая приязни.
– Должно быть, валялся бы мертвецки пьяным в каком-нибудь баре? – предположил он.
– Или уже на том свете. – Эмилио отвернулся, моргая, но когда овладел собой, заговорил ровным голосом: – Твоя дружба в моих глазах является достаточным доказательством существования Бога. Спасибо тебе, Джон. За все.
Джон кивнул раз, а потом другой, словно подтверждая что-то.
– Пойду будить наших, – сказал он.
Кода
Земля
2096 год
Радиоволны снова понесли на Землю музыку Ракхата, и Эмилио Сандоса вновь опередили новости, которые изменят его жизнь.
Задолго до того, как он явился домой, реакция на ДНК-музыку успела принять устоявшиеся формы.
Верующие усматривали в ней чудесное подтверждение бытия Божия и доказательство Божественного Провидения. Скептики называли обманом – ловким трюком, задуманным иезуитами для того, чтобы отвлечь внимание общества от своих предшествовавших неудач. Атеисты в подлинности музыки не сомневались, однако видели в ней ничего не доказывающую случайность – подобную самой Вселенной. Агностики находили музыку великолепной, однако мнения не высказывали, ожидая невесть чего.
Образец был исполнен на Синае и под деревом Будды, на Голгофе и в Мекке; в священных пещерах, у животворящих источников и среди каменных кругов.
Знаки
