— Не будь слишком болтливой, — предупредил Клодию Шон.
— Это всего лишь маленький милый ребенок.
Шон хотел что-то ответить, но потом передумал и вместо этого взглянул на закат.
— Черт подери, мы пропустили сеанс связи с Чайной. Готовьтесь к выступлению. Пора паковаться.
Им потребовалось всего лишь несколько минут, чтобы собраться в дорогу. Уже закинув на плечи мешок, Клодия спросила:
— А что будем делать с девочкой?
— Оставим ее здесь, — ответил Шон, но что-то в его голосе и то, что он при этом отвел взгляд, насторожило Клодию.
Она уже последовала за Шоном, который спустился с островка в воду, но вдруг остановилась и оглянулась. Черная девушка сидела на корточках, а у нее за спиной стоял Матату с охотничьим ножом в правой руке.
Понимание того, что происходит, ударило Клодию ледяной волной гнева.
— Шон! — окликнула она его дрожащим голосом. — Что вы собираетесь сделать с ребенком?
— Не беспокойся за нее, — коротко ответил тот.
— Матату! — Ее начало колотить. — Что ты собираешься делать? — Он только осклабился. — Ты собираешься…?
Она судорожно схватилась за горло, а Матату весело закивал головой и показал ей нож.
— Ндио, — согласился он, — куфа.
Она знала это слово на суахили. Матату использовал его каждый раз, как ее отец подстреливал дичь, а ему надо было перерезать ей горло. Внезапно ее затрясло от гнева. Она повернулась к Шону.
— Вы собираетесь убить ее!
Ее голос дрожал от ненависти и ужаса.
— Подожди, Клодия, послушай. Мы не можем оставить ее здесь. Если они ее поймают… Это равносильно самоубийству.
— Ну ты и сволочь! — закричала она на него. — Ты не лучше последней швали из РЕНАМО, ты такой же, как и Чайна!
— Разве ты не понимаешь, что от этого зависят наши жизни? Выживем мы или нет!
— Я не могу поверить в то, что слышу!
— Это жестокая и суровая земля. Если мы хотим выжить, то должны жить по ее законам. Мы не можем позволить себе впадать в безумие сострадания!
Она хотела броситься на него, сжала кулаки, чтобы восстановить самообладание, но ее голос все равно дрожал.
— Сострадание и совесть — это то, что отличает нас от животных. — Она глубоко вздохнула. — Если ты ценишь хоть что-нибудь из того, что было между нами, то не скажешь больше ни слова. Ты не сможешь рационально объяснить то, что ты собираешься сделать с этим ребенком.
— Ты предпочитаешь попасть в руки генерала Чайны? — спросил он. — Этот ребенок, как ты ее называешь, ни на минуту не задумается, когда его спросят о нашем точном местопребывании.
— Прекрати, Шон! Я тебя предупреждаю: все, что ты скажешь в свое оправдание, нанесет такой ущерб нашим отношениям, который уже ничем не восстановишь.
— Ну хорошо. — Шон взял ее за руки и притянул к себе. — Тогда скажи, как нам поступить с ней? Я сделаю все, что ты скажешь. Если ты предлагаешь отпустить ее, чтобы она доложила о нас первому же наткнувшемуся на нее патрулю РЕНАМО, я это сделаю.
Клодия, напрягшись, стояла в кольце его рук, и хотя резкие нотки в ее голосе пропали, он все равно оставался холодным и безапелляционным.
— Мы возьмем ее с собой.
Шон опустил руки.
— С собой?
— Именно это я и сказала. Раз мы не можем оставить ее здесь, то это единственное возможное решение.
Шон пораженно уставился на нее, а она продолжала:
— Ты сказал, что сделаешь по-моему. Ты обещал.
Он открыл рот, но, так ничего и не сказав, закрыл снова, потом взглянул на черную девушку. Она поняла смысл спора, поняла, что ставкой в этом споре является ее жизнь и что ее защитницей, ее спасительницей является Клодия. Когда Шон увидел выражение лица этого ребенка, его вдруг окатила волна стыда и отвращения к самому себе. Это чувство было для него чуждо. Во время партизанской войны разведчики никогда не оставляли свидетелей. «Эта женщина сделала меня мягче, — подумал он, но потом улыбнулся и покачал головой: — А может, просто она приблизила меня к цивилизации?»
— Хорошо, — сказал он, улыбаясь. — Девочка пойдет с нами, но при условии, что ты меня простишь.
Поцелуй был кратким и холодным. Губы Клодии были плотно сжаты. Ей потребуется время, чтобы позабыть свой гнев. Она отвернулась от Шона и подняла девочку на ноги. Мириам с благодарностью прижалась к ней.
— Найди ее повязку, — приказал Шон Матату. — И убери нож. Девочка пойдет с нами.
Матату с неодобрением вытаращил глаза, но все же отправился искать единственный предмет туалета девочки.
Пока Мириам надевала свою повязку, сержант Альфонсо, опершись на автомат, с интересом наблюдал за ней. Было ясно, что он ничуть не жалеет о решении взять девочку с собой. Клодия была очень недовольна таким интересом к ее протеже, раскрыла свой мешок и вытащила оттуда запасную камуфляжную рубашку РЕНАМО, позаимствованную из запасов генерала Чайны.
Рубашка доходила девочке до бедер и вполне удовлетворила благочестивые чувства Клодии. Черная девочка была в восторге, тот ужас, который она испытывала всего несколько минут назад, был забыт, и она сразу начала прихорашиваться в своем новом наряде.
— Спасибо, донна. Большое спасибо. Вы очень добрая леди.
— Ну хорошо, — вмешался Шон, — демонстрация мод окончена. Пошли.
Альфонсо взял Мириам за руку. Только тогда девушка поняла, что ее забирают с собой, и начала протестовать и отчаянно вырываться.
— Черт бы вас побрал! — взорвался Шон. — Теперь мы действительно влипли!
— Что такое? — спросила Клодия.
— Она не одна, с ней еще кто-то.
— Я считала, что она потеряла родителей.
— Это так, но на болоте у нее спрятаны брат и сестра. Двое детей настолько маленьких, что не могут прокормить себя сами. Черт бы все это побрал! Черт бы все это побрал! — с горечью повторял Шон. — И что теперь, разрази меня гром, нам делать?
— Мы накормим детей и возьмем их с собой тоже, — просто заявила Клодия.
— Двух младенцев! Ты что, с ума спятила? У нас здесь не сиротский приют.
— Мы должны опять начать все с начала? — Клодия с раздражением повернулась к нему спиной и взяла Мириам за руку. — Все в порядке. Можешь мне поверить. Мы присмотрим и за ними.
Черная девочка успокоилась и уставилась на Клодию глазами, полными щенячьего восторга и обожания.
— Где ребятишки? Мы накормим их.
— Идемте, донна. Я покажу вам.
И Мириам, взяв ее за руку, направилась в болото.
Было уже совсем темно, когда Мириам привела их к малюсенькому островку, где в зарослях папируса она спрятала детей. Когда она раздвинула густые зеленые стебли, на них, как совята из гнезда, уставились две пары огромных темных глаз
