отношению к вам сегодня вечером, не поддавайтесь гневу. Если бы мы жили в средние века, я боялся бы, что вас могут отравить, ибо в этом маленьком софисте я вижу ярость освистанного автора.
Карета остановилась у подъезда префектуры. Человек десять жандармов были расставлены на первой и на второй площадке лестницы.
– В Средние века этих людей поставили бы здесь для того, чтобы вас убить.
При проходе Люсьена они вытянулись в струнку.
– Все знают о возложенном на вас поручении, – промолвил Кофф. – Жандарм с вами вежлив. Можете судить, как велика ярость господина префекта.
Господин де Серанвиль был очень бледен и принял их обоих с принужденной учтивостью, которую не смягчил даже заискивающий прием, оказанный всеми Люсьену.
Обед прошел холодно и уныло. Все эти чиновники предвидели завтрашнее поражение. Каждый из них думал: «Префекта отрешат от должности или переведут в другое место, а я буду говорить, что он виновник неудачи. Этот молокосос – сын банкира нашего министра; он уже рекетмейстер; весьма возможно, что он и явится преемником префекта».
Люсьен ел как волк и был очень весел.
«А я, – думал господин де Серанвиль, – я оставляю, не дотронувшись, все, что мне кладут на тарелку; я не в состоянии проглотить ни куска».
Так как Люсьен и Кофф говорили довольно много, то постепенно весь разговор за столом свелся к беседе между начальниками местных управлений имуществами и налоговыми сборами, с одной стороны, и вновь прибывшими лицами – с другой.
«А я, я всеми покинут, – думал префект. – Я здесь уже словно чужой, мое отстранение от должности – дело решенное, и (вещь совершенно неслыханная) я вынужден торжественно принимать в префектуре моего преемника». За второй переменой Кофф, от которого ничто не ускользало, заметил, что префект ежеминутно вытирает себе лоб.
Вдруг раздался сильный шум: это прибыл курьер из Парижа. Он с шумом вошел в залу.
Начальник управления косвенных налогов, сидевший около входной двери, машинально сказал курьеру:
– Вот господин префект.
Префект поднялся из-за стола.
– Мне нужен не префект де Серанвиль, – напыщенно-грубым тоном возразил курьер, – а рекетмейстер господин Левен.
«Какое унижение! Я больше уже не префект!» – пронеслось в голове у господина де Серанвиля, и он опустился в кресло. Опершись локтями на стол, он закрыл лицо руками.
– Господину префекту дурно! – воскликнул генеральный секретарь и взглянул на Люсьена, словно прося у него извинения за человеколюбие, которое он проявлял, обращая внимание на состояние префекта.
Префект в самом деле был в обмороке; его поддержали и усадили у открытого окна.
Люсьен между тем удивлялся незначительности содержания доставленной курьером депеши. Это было длинное письмо министра, посвященное мужественному поведению Люсьена в Блуа; министр собственноручно приписал, что виновники бунта будут разысканы и подвергнуты строгому наказанию, а также что он, министр, прочел письмо Люсьена в совете в присутствии короля и что все отнеслись к этому письму как нельзя лучше.
«А о здешних выборах ни слова! – подумал Люсьен. – Стоило ради этого гнать курьера!»
Он подошел к распахнутому окну, у которого усадили префекта; господину де Серанвилю натирали виски одеколоном; вокруг все повторяли одну и ту же фразу: «Переутомление, вызванное выборами…»
Люсьен сказал несколько подобающих слов и попросил разрешения на минуту удалиться с господином Коффом в соседнюю комнату.
– Допускаете ли вы, – спросил он Коффа, протягивая ему депешу министра, – чтобы из-за такого письма посылали курьера?
Он углубился в чтение письма от матери, которое быстро прогнало улыбку с его лица. Госпоже Левен казалось, что жизнь ее сына находится в опасности, и, прибавляла она, «из-за столь грязного дела». «Брось все и возвращайся… Я здесь одна; твоего отца соблазнило честолюбие: он уехал в Авейронский департамент, за двести лье от Парижа, рассчитывая, что там его изберут депутатом».
Люсьен поделился этой новостью с Коффом.
– Это и есть письмо, из-за которого сюда погнали курьера. Госпожа Левен, вероятно, потребовала, чтобы письмо было доставлено вам как можно скорее. В общем, дела здесь не слишком веселые. Мне кажется, вам следует вернуться к этому иезуиту, который помирает от заглушенной ярости. Я со своим важным видом могу только ухудшить его состояние.
Действительно, возвратившись в столовую, Кофф был великолепен. Он извлек из кармана десяток донесений о выборах, которые вложил в депешу и носил с собой как святые дары. Господин де Серанвиль очнулся от обморока; его тошнило, и он, охваченный тоскою, с видом умирающего смотрел на Люсьена и на Коффа. Состояние, в котором находился этот дрянной человек, растрогало Люсьена: он видел в нем только страдающее существо. «Надо избавить его от нашего присутствия», – решил он; после нескольких вежливых фраз он удалился.
Курьер бросился вслед за ним по лестнице, чтобы получить от него распоряжения.
– Господин рекетмейстер отправит вас завтра обратно, – с неподражаемой важностью промолвил Кофф.
Завтра, семнадцатого, был решающий день.
Семнадцатого в семь часов утра Люсьен был уже у аббата Дисжонваля. Он был поражен переменой в обхождении славного старика; тот был весь предупредительность. Малейший намек Люсьена не оставался без ответа. «Сто тысяч франков производят свое действие», – подумал Люсьен.
Но аббат Дисжонваль с тонкостью и вежливостью, немало удивившими Люсьена, несколько раз дал ему понять, что все, о чем можно было говорить при отсутствии главного условия, надо было считать весьма гадательным.
– Я так это и понимаю, – отвечал Люсьен. – Если я и не получу сегодня и вовремя ассигновку, сто тысяч франков на имя генерального сборщика налогов, я все же имел честь быть вам представленным и имел с уважаемым аббатом Леканю беседу, которая произвела на меня глубокое впечатление; я научился вдвойне уважать людей, стремящихся к счастью нашей дорогой родины иным путем, чем тот, который мне представляется наиболее правильным, и…
Мы избавляем читателя от всех учтивых фраз, которые подсказывало Люсьену живейшее желание внушить этим господам немного терпения до прибытия дипломатической депеши. Необычный шум, вызванный на улице крупнейшим событием дня и доносившийся в квартиру аббата Дисжонваля, хотя она и была расположена в глубине двора, отдавался в груди Люсьена. Чего бы он ни дал, лишь бы задержать выборы на один день!
В девять часов он вернулся к себе в гостиницу, где Кофф уже приготовил два длиннейших письма с подробным изложением и объяснением всего происшедшего.
– Какой забавный стиль! – заметил Люсьен, подписывая письмо.
– Напыщенный и плоский, а главное, не простой, что именно и требуется для министерства.
Курьера отправили обратно в Париж.
– Милостивый государь, не будете ли вы добры разрешить мне захватить с собою депеши префекта, я хочу сказать, господина де Серанвиля? Не скрою от вас, милостивый государь,
