только вершина айсберга. Я жду объяснений, — в ответ вновь тишина. — Хорошо, сделаем по-другому. Сейчас все по очереди пройдут ко мне на кухню, и, если вы мне соврете, пеняйте на себя. В таком случае я с самого утра выложу все Степанчуку, и уже через секунду станут известны имена тех, для кого хоккей в Магнитогорске официально закончится.
— Дай лучше водички попить.
— А вон у вас чаек в бутылке. Или уже не хочется?
— И дружка своего тоже выдашь? — в лоб спросил Бречкин.
— Обязательно, — без колебаний ответил я, глядя на Митяева. — Наконец-таки учебой займется.
— Смотри, Арсен, не расколись, — произнес Бречкин и загадочно улыбнулся.
— Минуту вам на размышления, — объявил я и отправился на кухню.
— Что будет, если все ему рассказать? — озадачился Степан. — Все, что случилось.
— А если он сейчас подслушивает за дверью?
— Да что он сделает? У него нет никаких полномочий!
— Ты его не знаешь, — с задумчивым видом сказал Митяев.
— Не-е-т, нам об этой гниде известно все, — не согласился Леха.
— Бля, никогда в жизни так не ждал утра. Самая темная ночь перед рассветом.
— Вряд ли нам полегчает с утра, Степа.
— Кто пойдет первым? — поставил вопрос ребром Богдан.
— Только не я, — отстранился Брадобреев. — Врать я совсем не умею. Вот и тренируюсь постоянно.
Я зажег свет на кухне. Тишину в ней нарушал лишь гудящий светильник. Иногда к нему присоединялся тарахтящий, словно трактор, холодильник. Дробь отбивают капли, летящие время от времени из крана в ржавую раковину. За грязными стеклами деревянного окна с отлетевшей наполовину краской на рамах ничего кроме кромешной темноты. На веревке в углу висит чье-то белье. Кривые шкафы и допотопные плиты на ножках уныло глядели, как я подставил к общему столу две табуретки.
Первым на кухне объявился надменный Леша Бречкин. Он, не спуская с меня глаз, уселся напротив. Видимо, считает, что я должен бояться его после инцидента на раскатке. Я вертел коробок спичек в левой руке.
— Не мог бы ты убрать эту мину со своего лица? — начал я. — Меня поражает твоя наглость, Бречкин. Хоть бы толику смущения изобразил.
— А то что? Подожжешь меня? Как твой бок, кстати?
— Немного побаливает. Но уже лучше.
— Если будешь перегибать палку, я ударю тебя так, что раскрошишься.
— В твоих же интересах мне все рассказать.
— У нас с тобой нет общих интересов.
— Неправда. А как же хоккей?
— Тебе здесь нет места, неужели ты не догоняешь? Ты у нас проездом. Если ты думаешь, что ты здесь бог и все решаешь, то хуй там плавал!
— Может, я хочу помочь вам? Помочь лично тебе?
— Не-е-е-т, мы в помощи поехавших ботанов не нуждаемся. Ты больше себе помогаешь: тебя греет карт-бланш, который тебе выдали, но он всего лишь фикция. Сам по себе ты чмошник и задрот. Тебя просто-напросто используют.
— У меня несколько другое видение ситуации.
— Да что ты?
— Да-да, мы ведь оба хотим остаться в хоккее, так?
— Мне ничего не грозит. Я не остановлюсь, пока не выкину тебя из команды. И плевать на Митяева, который тебя защищает.
— Вспомни, Леша, сколько щекотливых ситуаций с вашим участием благополучно разрешалось благодаря моим решениям.
— Больше помню, что по твоей вине Вольский теперь на трибуне.
— Он сам виноват. Повел себя самонадеянно.
— Неужели?
— А ты так ведешь себя постоянно.
— Учишь меня жизни?
— Нет, предостерегаю. Пойми, сейчас очень опасная ситуация. Я могу ничего не делать, отпустить тебя восвояси, взять попкорн и наслаждаться представлением. Вернее, его тяжелыми последствиями.
— Валяй, кто ж не дает?
— Чутье.
— Не смеши меня.
— Вы ослушались тренера. Рано или поздно он об этом узнает. А благодаря твоим усилиям меня здесь не будет — я не смогу повлиять на ситуацию заочно.
— Хм, мы не много потеряем.
— Нет, ты не понимаешь. Я лишь хочу, чтобы ты мне поведал, что вы учудили. И вместе мы сделаем так, что ни одна живая душа в хоккейной школе об этом не прознает.
— Поздно ты решил сделаться своим, Елизаров.
— Я всегда им был.
— Вмазать бы тебе.
— Валяй. Но представь сначала, что бывает за нарушение режима и пьянку.
— Пожурят и все.
— Ни в этот раз, Леша. Будут кадровые решения. Своим уходом ты здорово поможешь местным бездарям. На следующую стадию и без того пройдут не все, сам понимаешь. А дисциплина — это показатель надежности человека. Скажи, у вас ведь не только пьянка была, да?
— Пошел ты! — сложил руки на груди Бречкин.
— Думал ли ты когда-нибудь, что будешь делать, если хоккей уйдет из твоей жизни?
— Не пропаду. Есть вариант найти девчонку с богатыми предками и поебывать ее периодически.
— Хм, нестандартно для тебя.
— Половина Рублевки так живет.
— Знаешь, Бречкин, мне видится иной сценарий. Ты у нас хоккеист силовой — в твоих подкорках привычка каждый день выходить на лед и пахать, людей месить, голы забивать и с размахом победы праздновать. Целая зависимость. А в один момент все перечисленное возьмет и попросту исчезнет. Что тогда ты будешь делать? — что-то подобное промелькнуло в голове у Бречкина, когда в «Хамелеоне» на него направили пистолет. — Ты толком не учишься, интереса к знаниям не проявляешь. Ты продолжишь людей месить. И начнешь с собственной жены. Она не сможет долго тебя сдерживать. И бокс тебе не поможет. Кулаки в итоге тебя доведут: сначала до личика супруги, потом до условки, затем до бутылки, а там и уголовка. И будешь ты пахать на шпингалетном заводе при колонии. Может, тебя и тюремная психушка дождется.
— Психушка как раз по тебе плачет.
— Только после тебя, Алексей, — я достал спичку из коробка. — Сотрудничать будешь?
— Ты несешь ахинею, Елизаров!
— Тебе ли не знать, что разрушенные по глупости судьбы хоккеистов — это не сказки, а практика.
— Мне это не грозит.
— Уверен? Я забыл упомянуть твой скверный характер, непризнание авторитетов, маниакальная…
— Неплохо ты нас изучил за два месяца.
— Я и не на такое способен. Все для вашего же блага.
— Нет, все это лишь иллюзии для твоей надобности, чтоб не ощущать себя никчемной сутулой ерундой. Твоя общественная работа кончится быстрее моей блистательной карьеры.
— Твоя карьера будет не дольше моей, — я чиркнул спичкой. Зажегся оранжевый огонек. — Знаешь, почему я постоянно прошу всех вас смотреть мне прямо в глаза? Потому что только в них правда, — я поднял руку со спичкой на уровень глаз — как раз между мной и Бречкиным. — Смотри на огонь и отвечай: где вы были?
— Воздухом выходили подышать.
— На огонь смотри, — я не спускал взгляда с безразличных Лешиных глаз, пытаясь
