по одной из двух причин: первая из них — упрямство, а вторая — повышенная восприимчивость и желание пожаловаться. Следует различать эти два типа слёз по голосу ребенка, выражению личика и виду; но ни одна из причин слёз не должна позволяться, любой тип плача следует пресекать.
Когда они плачут от повышенной восприимчивости, например, если больны, — нужно пытаться принести им облегчение, но стараться не особо замечать в их присутствии боль, слезы и болезнь. Нужно объяснить, что из-за плача они будут чувствовать себя еще хуже, поэтому нужно проглотить слезы и перестать плакать. Лучше принять факт болезни и преодолеть ее при помощи храбрости и терпения. Попытайтесь заставить их думать о чем-либо другом или превратите их слезы в объект шуток»{883}.
Если ребенок падает во время игры, никто не должен устраивать вокруг него суеты или бросаться поднимать его — детям нужно дать возможность подняться самим. Только если это действительно необходимо, помощь должна быть оказана — но без спешки и паники, в которых нет нужды. Малышу нужно сказать, чтобы в будущем был осторожнее, но что таков путь человеческого взросления.
Мальчиков следует воспитывать в беспрекословном повиновении императрице и императорской власти. Екатерина заявила, что идея неповиновения ей должна казаться им такой же невозможной, как идея изменить погоду. Но телесные наказания были абсолютно запрещены (как они запрещались во всех имперских учебных заведениях). Привычка к послушанию должна формироваться через обоснование и неодобрение плохого поведения. Наставникам никогда не следует оставлять своих подопечных наедине со слугами; обращаться с детьми должно более или менее как со взрослыми. Мальчикам не позволялось командовать наставниками и теми, кто за ними ухаживает — наоборот, им полагалось спрашивать разрешения, когда хотелось чего-либо, и благодарить, если они это получали. Взрослые не имели права ругаться или пользоваться неприемлемым языком в присутствии детей, а также проявлять гнев. Любые разговоры, могущие потворствовать порокам, недопустимы в пределах слышимости детей. Ведущим из внедряемых принципов должен стать следующий: «Не делай другому того, чего не хочешь, чтобы сделали тебе».
28 марта Екатерина сообщила Гримму, что Александр и Константин изучают плотницкое дело под руководством немецкого столяра герра Мауэра. Кроме того, тридцатилетний швед Фредерик Цезарь де ла Арп стал учителем Александра. Ла Арп еще раньше доказал Екатерине свою полезность, когда помог «спасти» младшего брата Саши Ланского, который сбежал в Париж за дурной женщиной. В том же письме Екатерина превозносила Сашины добродетели — она сообщила, что он похож на Александра своим энтузиазмом и желанием все потрогать и постоянно занимается аптекарским набором, который дал ему какой-то англичанин и с помощью которого он составляет и исследует медикаменты.
Объявление Чарльза Камерона в «Edinburgh Evening Courant» принесло плоды, и третьего мая (нового стиля) партия примерно из семидесяти рабочих с женами и детьми отплыла из Лейте. Туда входили четыре каменотеса, три мастера-штукатура, два каменщика, пятнадцать штукатуров и пять кузнецов. К середине июня они поселились в Софии — образцовом городке, который еще строился, начатый Камероном в 1779 году и расположенный в южной стороне парка в Царском Селе. Этот городок, не менее чем творения Камерона в Екатерининском дворце и прилегающих постройках, замышлялся как образец совершенства и предназначался для создания идеальных условий жизни населения и обеспечения приятного, энергичного соседства обитателям императорского дворца. Городок имел даже уличное освещение, крайнюю редкость для того времени — но лампы зажигались только когда Екатерина находилась в резиденции. Часы работы приезжих мастеров были установлены императорским декретом: нормальный рабочий день длился до шести часов вечера весной и летом, хотя мог быть продлен до девяти вечера, если появлялась необходимость. Для обеда предназначался двухчасовой перерыв, и специальная договоренность существовала для воскресных и праздничных дней.
И еще одна важная для Екатерины смерть произошла зимой. Она не смогла заставить себя сообщить о ней Гримму до 19 мая: «Сэр Том Андерсон умер этой зимой. Он был похоронен с эпитафией позади гранитной пирамиды [конструкция Камерона в Царском Селе]. Конечно, пока я еще не смогла взять себя в руки и пойти посмотреть и не объявляла о его смерти до сегодняшнего дня. Он прожил шестнадцать лет»{884}.
Португальская певица Луиза Тоди, приглашенная в Петербург Екатериной, прибыла с мужем и детьми 27 мая и была официально принята двумя днями позднее. Тридцатого она дала свой первый концерт в Царском Селе, появившись в спектакле «Армида и Рональдо» Джузеппе Сарти, сменившего Паизиелло на посту придворного композитора. Екатерина была так довольна ее игрой, что подарила ей два бриллиантовых браслета.
Череда болезней и смертей, что в течение последних восемнадцати месяцев причиняла Екатерине страдания и истощала ее силы, достигла кульминации в июне 1784 года. Пятидесятипятилетняя императрица пережила катастрофу, из-за которой все ее обычные приказы себе «не думать об этом и идти вперед» оказались полностью бессмысленными. Несколькими месяцами позднее, 14 сентября, она послала своему souffre-douleur отчет о том, что случилось. Это был первый раз, когда она смогла написать о произошедшем. А началось все с того, что у Саши Ланского в среду вечером 19 июня заболело горло:
«В этот день он пришел ко мне сразу же, как горло начало болеть, и сказал, что заболевает тяжело и от болезни не оправится. Я попыталась изгнать эту мысль из его головы, и он, казалось, забыл о своей болезни: в половине пятого ушел в свои апартаменты, а в шесть, когда я отправилась на прогулку в сад, вышел и прошелся со мной вокруг пруда. В моих комнатах он снова стал жаловаться, но попросил устроить, как обычно, вечер реверси[54]. Вечер оказался коротким, потому что я видела, как он мучается. Когда все ушли, я посоветовала ему идти к себе и лечь в постель; так он и сделал, и мы послали за очень хорошим хирургом, который жил у нас в Царском Селе. Последний нашел Сашин пульс скачущим, и на следующий день в семь часов утра дал мне знать, что хотел бы посовещаться с коллегами. Я послала к нему Кельхена и отправила курьера в Петербург, чтобы вызвать Вайкарда [врач-немец, от которого можно было рассчитывать услышать правду]. К середине дня последний прибыл. Я пошла навестить больного, у которого, по-моему, была высокая температура… Я вызвала Кельхена; он, хотя и больший политик, чем [Вайкард], не скрыл,
