еще более редкое для столь сильной личности, производит огромное впечатление на женщин из его окружения. Его подруга Мари-Клэр Буне охотно это признает: «В нем я находила абсолютного слушателя, которого не встретила ни в ком другом. Он воздерживался от любых моральных суждений. В каждой ситуации он хотел стоять на стороне самой жизни»[1097].
«Любовь к женщинам появилась еще до созревания, – признается он однажды Элен Сиксу. – Это уже была некая смесь самоотождествления и сострадания. У меня было чувство, что я на самом деле на их стороне»[1098]. Проходят годы, и он все больше предпочитает компанию женщин, а не мужчин и думает даже, что именно они лучше всего его читают. Тем не менее, хотя он заключает теоретический союз с феминистками, Деррида любит женщин, которые утверждают свою женственность и принимают ее без истерии. Женщине, которая не привлекает его физически, очень сложно его заинтересовать, каковы бы ни были ее интеллектуальные достоинства. «В начале нашего знакомства, – рассказывает Алан Басс, – он часто называл себя „ужасным средиземноморским мачо“».
Союз Жака и Маргерит, несмотря на все потрясения, остается самым важным и несокрушимым. Ничто не может поставить его под вопрос на протяжении 48 лет совместной жизни. По словам Авитал Ронелл, «Маргерит никогда и ни в ком не видела соперниц. Она всегда по-доброму отзывалась о близких или слишком близких к Жаку женщинах, что не означает, что она из-за них не страдала»[1099].
С первых встреч с Деррида у Маргерит сложилось убеждение, что он будет самым великим философом своего поколения. Поэтому ей не нужно постоянно повторять, что она им восхищается – она восхищалась им с самого начала, безоговорочно. И когда Жак удивляется тому, что его жена не ослеплена внешними знаками признания, которых он удостоился, причина просто в том, что ей не нужно было ждать успеха, чтобы в него поверить. Почести, не оставляющие Жака равнодушным, поскольку они представляются ему своего рода вознаграждением за трудности и неприятие, которых он натерпелся немало, для нее не так уж и важны. Порой она называет своего мужа инопланетянином, что ему скорее даже нравится.
Чтобы создать условия для его работы, Маргерит с 1960-х годов берет на себя все повседневные обязанности и руководит материальной стороной их жизни – домом, документами, школой для детей, налогами и множеством других вопросов. «Жак, – рассказывает она, – не знал даже, где находится банк. Сотрудники отделения никогда его не видели. Когда я приносила им документы, на которых он подписался, некоторые, смеясь, спрашивали меня: «А он вообще существует, этот ваш месье Деррида?»[1100].
Их друг Александер Гарсиа Дютман рассказывает: «Жак всегда абсолютно доверял Маргерит. Она была вне всяких подозрений. В определенном смысле можно даже сказать, что он ее не заслуживал». И если Деррида охотно приглашает гостей на ужин – друзей, коллег, переводчиков, студентов, – все заботы ложатся на Маргерит, она выкручивается, несмотря на собственную занятость, поскольку блюда должны не только вовремя поспеть, но и быть вкусными. Принимает гостей она просто и тепло, словно бы все было само собой разумеющимся. И если она иногда иронична по отношению к своему мужу, ирония ее всегда благожелательная и дружеская, без малейшего намека на злость. Деррида известны деликатность Маргерит, ее необыкновенная тактичность, и, что бы от нее ни исходило, его это ранить не может[1101].
Единственная вещь, которая порой раздражает Маргерит, – это ревность Жака: «Он злился, когда не мог мгновенно со мной связаться. Он хотел ежесекундно знать, где я нахожусь, что делаю, с кем. Но когда мне приходила в голову неудачная идея задать ему тот же вопрос, он говорил: „Опять эта взаимность!“»[1102].
Несмотря на свое «безусловное поклонение» Парижу, каждую улочку которого он, как сам он порой говорил, почитал, зная, что она его переживет[1103], Деррида никогда не хотел там жить. Ему, выросшему на холмах Эль-Биара, в большом городе всегда трудно дышалось. Семейство Деррида останется верным своему дому в Рис-Оранжис, купленному в 1968 году, время от времени будет улучшать его и расширять. В этом месте, куда Деррида с радостью возвращается после каждой поездки, везде библиотеки и кабинеты. В каждой комнате он оставил свои следы. Вот здесь – письма, собиравшиеся с момента приезда в метрополию, статьи из прессы, бесчисленные издания его собственных книг на самых разных языках. Там – работы по философии, многие из которых зачитаны до дыр и исчерканы примечаниями. В других комнатах – принятые в дар книги с дарственными надписями. В подвале под лестницей – подборки журналов. Отдельно – «любимая литература». После нескольких лет, проведенных в своем «возвышенном», на маленьком чердаке, где Деррида не мог разогнуться в полный рост, он устроится на веранде, дополнив ее позже большой библиотекой. Пространство нужно Деррида прежде всего потому, что он хранит все: свои старые компьютеры, диссертации, доклады и другие работы студентов, накопившиеся за 40 лет, а также самые малозначительные документы. В саду Рис-Оранжис имеется кладбище для всех котов, которые были в его жизни, там же все рождественские елки, которые он туда пересадил. След для него – это не просто философское понятие, это ежесекундная реальность. Всякий предмет, каким бы ничтожным он ни был, нагружен мгновением жизни, в которой он участвовал. Любой повседневный или банальный жест становится свидетелем или обещанием будущего: «Когда я оставляю дома какую-то бумажку или же делаю на полях книги примечание, например ставлю восклицательный знак, я всегда спрашиваю себя, кто это прочтет. И что из этого поймут мои дети, если они когда-нибудь это прочтут?»[1104].
Деррида не раз заявлял: его первоначальное желание – не столько создать философское произведение или произведение искусства, сколько сохранить память. Взгляд, который он бросает на свое прошлое, спасает его и в каком-то смысле его зачаровывает:
У меня счастливая натура, которая желает, чтобы ни одно мгновение моей жизни – даже то, что было в ней худшего, – не стало для меня поводом сказать: хотел бы я, чтобы этого момента в моей жизни не было; в этом смысле я все время утверждаю заново, все время повторяю, и когда я говорю: я люблю то, что любил, это не только определенная вещь или какой-то человек, я люблю саму любовь, если можно так сказать, я люблю опыт, впечатление от всего этого и на самом деле все хочу сохранить. Это мой шанс. И в то же время в настоящем у меня редко бывает ощущение счастья, ощущение того, что я просто
