— Тебе уже никто не поможет. Никогда, — покачала головой. — Ты сделал все, чтобы тебе уже невозможно было помочь.
— Мара… мы должны быть вместе… Мара… Помоги мне…
— Вместе? Да я ненавижу тебя, ты вызываешь отвращение, ты жалок. Всего лишь подобие мужчины. Я не хочу тебя убивать, Арт. Я хочу, чтобы ты страдал. Твое нытье, твои жалкий скулеж сейчас вызывают у меня удовлетворение, — урод смотрел на меня, слушал меня, кажется, даже перестав дышать. — Я хочу, чтобы каждый твой следующий день был страшнее предьщущего, хочу, чтобы голоса, которые преследовали тебя, вернулись и остались навсегда. Хочу, чтобы твой личный ад начался еще при жизни.
— Mapa…
— Смотри мне в глаза, — я поднялась, пнула Артура, заставляя упасть на спину, поставила на грудь ногу.
— Нет…
— Смотри! — и бездна взметнулась вокруг, дрогнуло стекло в окнах, разбились плафоны торшеров и люстр, ветер отбросил волосы назад, тьма заволокла пространство. Только напуганный, несчастный Крюгер истошно выл в своей клетке.
Прости, малыш…
— Смотри, Артур! Узри… — голодная, взбешенная сила набросилась на Артура, и он уже не мог отвести взгляда. Раскрылся рот в беззвучном крике, слюна текла из правого уголка губ, выкатились глаза, покрывшиеся тонкой сеточкой вен. Он сопротивлялся всего лишь несколько мгновений. Не больше нескольких секунд. Его лицо потеряло все краски, кожа стала синюшно-зеленой, тонкой. — Узри!
В этот раз я хотела, я желала видеть, как он сдохнет, поэтому смотрела сама.
Мой дар. Один из основных подарков дорогого папаши. Артур уже видел, как умрет, я показывала ему раньше, но не видел, что ждет его после. Будет ли это после?
Темная комната, душная, что-то давит на плечи, словно каменная плита, неподъемная каменная плита. Невозможно ни вдохнуть, ни выдохнуть, невозможно пошевелиться. Гул. Сначала непонятный, странный. Но чем дольше его слышишь, тем больше смысла он обретает. Это голоса, чьи-то голоса. Они шепчут, говорят, просят, зовут, стонут. Одновременно, без пауз, без остановок. Этот гул никогда не прекращается. Он вечен так же, как и это место.
Комната очень маленькая, невероятно маленькая и темная. Только в дальнем левом углу подрагивает огонек наполовину сгоревшей церковной свечи. Страшно, невыносимо страшно. Страх сжимает кишки, бьет по мозгам, из-за него еще сложнее дышать. Голоса шепчут, стонут, зовут.
Скоро эта свеча догорит. Догорит окончательно, и тогда наступит полная темнота. И придут они… Те, кто сейчас зовет, стонет и шепчет. И начнут рвать, кромсать, резать, жечь, колоть. Их зубы вопьются в горло, в живот, в член. Их когти разорвут спину, грудь, лицо. Их руки сломают каждую кость в крыльях, пальцах, ногах. И они будут продолжать звать, шептать, просить.
Качнулся огонек свечи, заставив дернутся и замереть. Сердце зашлось в испуге, вздрогнуло и застряло в глотке.
А их лица уже видны в стенах. Нет. Не лица — очертания. Переплетения мышц, тканей, безумное, какое-то неправильное. Бугры, наросты… Они все ярко-алые, не как кровь, ярче. Блестят, как деготь, двигаются постоянно, словно текут, словно… живут, сочатся, как нарыв. Они… Это… приходит из стен, сначала появляются лица, будто сквозь натянутую ткань, потом, постепенно — шеи, плечи, потом — остальное… Когда церковная свечка полностью сгорает.
Я слышу, как в полной темноте они подбираются ко мне, подкрадываются. И каждый раз от первого прикосновения я вздрагиваю, дергаюсь, ору. Но сдвинуться не могу. Я перед ними каждый раз на коленях. А потом начинается вечность боли, дикой, сводящей с ума боли. Это длится и длится. Страшнее всего с крыльями. Когда выдирают перья, ломают, кромсают. Невыносимо. Последний удар каждый раз в горло. Моя кровь горячим потоком льется на колени, грудь. И это тоже длится вечность. А потом темнота на миг и все сначала. Всегда на коленях, никогда стоя.
Всегда шепот, стоны, голоса. Никогда тишина. Всегда наполовину сгоревшая церковная свеча. Никогда только что зажженная. Никогда…
И страшнее всего — ожидание. Хочется закрыть глаза, хочется отвернуться, но не получается, не выходит. И я смотрю, смотрю на свечу. Слушаю шепот, стоны, мольбы. И жду… Тоже целую вечность.
Я громко вдохнула, чуть сама не рухнула на колени и отступила на шаг от
Артура, потом еще на шаг и еще. Он орал. Хрипел, дергался, все еще лежа на полу.
Умолял, чтобы я прекратила. Но моя сила сорвалась с цепи, и я не хотела снова ее запирать. Еще не время.
В клетке все еще бился Крюгер.
Я присела рядом, сорвала замок. Собака бросилась на прутья, сбила меня с ног чертовы крылья и смещенный центр тяжести — и ринулась к ублюдку. Пес не гавкал, только рыкнул тихо и вцепился в горло Арта. Тот, все еще пребывая в кошмаре, не успел ничего понять. Мой храбрый мешок с костями вцепился в урода, сжал стальные челюсти. Брызнула кровь, разлетаясь каплями вокруг, бульканье вырвалось из разорванной глотки мудака, хрип. Крюгер сомкнул челюсти еще раз, и снова. Рыжая шерсть вокруг морды с каждым разом пропитывалась кровью все больше и больше. Пес порыкивал и рвал Артура. А я просто стояла. Смотрела. Смотрела, как расползается темная лужа, как дергается тело нефилима, как острые зубы впиваются все глубже и глубже в мясо. Арт все хрипит, пытается оттолкнуть собаку, потому что пришел в себя. Слишком поздно. Кровь хлещет уже фонтаном: Крюгер перебил артерию. Сумасшедший пытается вдохнуть, но захлебывается, пузырится кровь, эти пузыри лопаются с тихим хлюпом, все больше становится пятно, все яростнее и ожесточеннее хватка пса. Обессиленные руки нефилима падают, пальцы скребут пол, дергаются ноги. Один раз, другой, еще пару раз вздымается и опадает грудная клетка. И все заканчивается. Тело бьет судорогой, и все заканчивается. Глаза попрежнему открыты, на губах застыли слюна, кровь и немой крик, исчезли его изуродованные крылья, мерзкая сила начала таять. Она будет уходить медленно, наверное, даже слишком, но рано или поздно растворится окончательно.
Крюгер поднимает голову, отходит назад, пятясь. Он смотрит через плечо на меня, словно спрашивая, вся его морда измазана, крови на ней так много, что она не капает на пол, а льется тонкой струйкой.
— Так вот кто у нас дракон? — улыбаюсь я, подходя к Артуру.
Мужик мертв. Мертв и попал в ту самую комнату.
— Собаке собачья смерть, — я плюю ему в лицо, разворачиваюсь, хлопая себя по ноге. Крюгер оказывается рядом в следующий миг, и я поворачиваю ручку двери, делаю шаг, выходя из комнаты, чтобы оказаться в коридоре клуба.
В его конце кто-то стоит. Какая-то фигура, я не вижу лица, потому что свет падает из-за спины, но мне и не надо. Эту вонь я узнаю где угодно.
— Какая же ты неугомонная сучка, Мара, — рычит Ирзамир.
Как же меня все это достало!
Его ад был с ним. И бес стал сильнее, гораздо сильнее, чем даже в последнюю нашу встречу. Вопрос с душами отпал окончательно. Крюгер припал на передние лапы, ощерил пасть, прижал уши и хвост.
