Книга Золотые волки - Рошани Чокши

Энрике направлялся в бар главного лобби.

При других обстоятельствах он был бы рад поговорить с Северином в непринужденной обстановке, но записка, которую он получил от хозяина отеля, была достаточно бесцеремонной. Это было не похоже на Северина. Энрике сверился с большими часами в лобби. Ровно пять часов. Его встреча с Северином была назначена на половину шестого, так что у него оставалось еще немного времени на то, чтобы выпить коктейль.

Главное лобби отеля украшал величественный уроборос – символ бесконечности, представляющий собой змея, который кусает собственный хвост. Огромный, сотворенный из меди змей вился в бесконечном круге, пока в его металлическом теле отражались огни свечей. Каждый день, ровно в полночь, змею все-таки удавалось укусить себя за хвост, и тогда с потолка сыпались блестящие конфетти. Богатые наследницы в изысканных шляпках и художники с перепачканными от чернил пальцами спешили в ресторан или сад. В одном углу политики обсуждали какой-то план: их глаза и лица были скрыты за плотным дымом сигар. Обычно Энрике старался не прислушиваться к посторонним звукам. Здесь всегда звучало слишком много языков: тут и там он улавливал диалекты, родившиеся под жарким солнцем пустыни, или томные гласные, смягченные волнами прибрежных регионов. Шум голосов казался ему необычной музыкой, пока его ухо не уловило одну фразу: magandang gabi po. Добрый вечер. Это был его родной язык: тагальский. Энрике повернулся на голос и сразу же узнал его обладателя. Это был Марсело Понсе. Марсело заметил Энрике и приветливо помахал ему рукой.

Вместе с доктором Рисалем Понсе был членом Илустрадос – группы, к которой Энрике присоединился на почве одинаковых взглядов. Практически все филиппинцы, получившие европейское образование, мечтали о реформировании их полностью контролируемой Испанией страны. Но для них Энрике был просто еще одним участником, а не визионером. Юноша очень хотел быть частью их внутреннего круга, но, похоже, они не считали его тем, кто будет формировать новое будущее их государства.

– Kuya[5] Марсело, – с уважением сказал Энрике.

Он все еще ощущал легкий трепет, когда называл Марсело братом, но это было скорее данью традиции, чем символом их дружбы.

– Kuya Энрике, – ответил Марсело с теплотой в голосе. Его взгляд упал на ручку, которую Энрике держал в руке. – Работаешь над новой статьей для «Солидарности»? Или переводишь древний язык?

– И то, и другое, – покраснел Энрике. – Кстати, если у вас найдется минута свободного времени, может, я покажу вам свою новую статью? Я…

– Это просто замечательно. Продолжай в том же духе, – отвлеченно сказал Марсело. Его взгляд выискивал кого-то за плечом Энрике. – На самом деле я должен встретиться с человеком, который может помочь нам с петицией для королевы Испании.

– О! – сказал Энрике. – Я м-могу чем-то помочь?

Марсело улыбнулся.

– Ну конечно! Энрике Меркадо-Лопес – журналист, историк и весьма любезный шпион.

Прежде чем Энрике успел ответить, Марсело потрепал его за щеку.

– Конечно, тебе, должно быть, легко шпионить, ведь ты не выглядишь как один из нас. Увидимся на следующем собрании. Ingat ka, kuya[6].

Проходя мимо, Марсело сжал его плечо. Энрике с трудом заставил себя сдвинуться с места: ноги не слушались его, а лицо горело.

Тебе, должно быть, легко шпионить, ведь ты не выглядишь, как один из нас.

Марсело сказал это без злого умысла. В каком-то смысле так было еще хуже. С самого детства Энрике был больше похож на своего отца – чистокровного испанца. На Филиппинах это считалось удачным стечением обстоятельств. Его называли метисом. Дяди и тети Энрике, бывало, шутили, что его темнокожая мать, должно быть, даже не присутствовала во время его зачатия. Может, поэтому Илустрадос не хотели принимать его в свой внутренний круг.

Они не принимали его не потому, что он был глуп. Причина крылась в его лице.

Энрике склонился над барной стойкой. Пить шампанское в таком подавленном состоянии казалось неправильным, поэтому он просто водил бокалом из стороны в сторону, наблюдая, как пузырьки бьются о хрусталь.

Секретный бар «Эдема» был маленьким и больше напоминал склеп, чем место для встречи. К тому же вход в него скрывался за книжным шкафом. В помещении все стены были увиты лозой. Ее бутоны раскрывались не цветами, а изысканными чайными чашками или маленькими бокалами с шампанским, в зависимости от времени суток. Комната была полна изобретений Тристана и Зофьи. Когда чиновники из строительной инспекции сочли стеклянную люстру слишком опасной, Тристан сотворил новую из лунного цветка и ветреницы. Когда те же самые чиновники решили, что фонари могут стать причиной пожара, Зофья собрала светящиеся камни на берегах Бретани и сотворила из них обшивку для потолка, которая сияла, словно ночное небо.

Осматривая комнату, Энрике почувствовал знакомый укол зависти. Он всегда мечтал обладать способностью Творить. Когда он был маленький, эта сила казалась ему магией. Теперь он знал, что магии не существует так же, как не существует фей или девушек с рыбьими хвостами. Но это искусство было вполне реальным: связующая нить, которая проходит сквозь древние цивилизации и ведет к самому мифу о сотворении мира. Энрике хотел быть частью этого общества. Он надеялся, что Творение сделает из него героя, похожего на персонажей сказок, рассказанных ему бабушкой. В конце концов, почему Творение могло менять предметы, но не могло изменить мир? Почему он не мог стать архитектором перемен? Его тринадцатый день рождения прошел, но он так и не открыл в себе таланта к разуму или материи. Когда он понял, что не обладает желанными способностями, он выбрал своей профессией изучение истории и языков – предметов, которые, как ему казалось, были максимально близки к Творению. Он все еще мог изменить мир. Конечно, он не сможет идти по пути перемен, опираясь на что-то столь великое, как сила Творения. Тем не менее у него все же были свои сильные стороны: писательство, красноречие, умение находить со всеми общий язык.