Полицейский комиссар хотел допросить маленькую девочку, обнаружившую злодеяние, но доктор Форсберг не разрешил. У девочки шоковое состояние, и она нуждается в покое. Комиссару пришлось отступиться, но, похоже, он был огорчен этой проволочкой. Правда, доктор Форсберг рассказал ему, что девочка плакала и все время повторяла: «На нем были зеленые габардиновые брюки!» Она явно имела в виду убийцу. Но нельзя лее разослать по всей стране приметы, где самой главной будет пара зеленых габардиновых брюк. И если девочка на самом деле видела убийцу, в чем комиссар, со своей стороны, не был уверен, то тот, до всей вероятности, уже сменил свои зеленые брюки на какие-нибудь другие. Но на всякий случай комиссар, вопреки всему, послал телеграфное уведомление во все полицейские участки с требованием обратить внимание на все зеленые габардиновые брюки, которые почему-либо покажутся подозрительными. А вообще, в ожидании момента, когда девочка придет в себя настолько, что можно будет допросить ее подробнее, ему оставалось лишь заняться всеми мыслимыми и немыслимыми расследованиями.
* * *
Ева Лотта лежала в маминой кровати - самом надежном, как она считала, месте на свете. Доктор Форсберг, побывавший у девочки, дал ей порошок, чтобы она заснула без дурных снов. Кроме того, мама и папа обещали всю ночь сидеть по обе стороны кровати.
Но все же, все же… настойчивые мысли неустанно перегоняли друг друга в ее голове. О, зачем только она пошла в эту Господскую усадьбу! Теперь все кончено! Никогда больше ничего радостного в мире не будет. Да и что может быть радостного, если люди так поступают друг с другом? Конечно, она и раньше знала, что такое случается, но знала совсем иначе, чем сейчас. Подумать только, а они-то с Андерсом дразнили Калле и болтали об убийцах как о веселом предмете шуток! Сейчас невыносимо было даже вспоминать об этом. Никогда в жизни не станет она смеяться над подобными вещами. Нельзя даже в Шутку произносить такое. Ведь можно накликать на себя зло, и тогда и вправду случится беда. О, Подумать только: а если она виновата в том, что Грен… что Грен… нет, она не желает думать об этом. Но теперь она станет совсем другой, да, да, совсем другой! Она станет чуточку более женственной, кажется, так называл это дядя Бьёрк. Никогда больше не станет она участвовать в войне Алой и Белой Розы. Разве не эта война причиной тому, что она впуталась в страшное дело… в то, о чем стоит только подумать, и черепушка лопается.
Нет, для нее с войной покончено! Никогда больше не станет она играть в войну. Никогда! О, как ей будет скучно!
- Мама, я чувствую себя такой старой, - сказала она и заплакала. - Я чувствую себя, как будто мне почти пятнадцать лет!
Затем она уснула. Но прежде, чем погрузиться в милосердное бессознание, она чуточку подумала: «Интересно, что говорит сейчас обо всем этом Калле? Калле, который столько лет гонялся за убийцами! Каково ему, когда один из них в самом деле вынырнул у нас в городе?»
Суперсыщик Блумквист узнал об этом происшествии стоя за прилавком в бакалейном заведении своего отца, и как раз в ту минуту, когда заворачивал покупателю в газетную бумагу две соленые селедки. И тут в дверь лавки вплыла фру Карлссон с Плутовской горки; ее просто распирало от новостей и жажды сенсаций. Через две минуты лавка уже превратилась в кипящий котел вопросов, восклицаний и потрясений. Торговля приостановилась, поскольку многие из находившихся в лавке покупателей сгрудились вокруг фру Карлссон. А она без конца болтала, захлебываясь слюной, рассказывая все, что знала, и гораздо более того.
Великий сыщик Калле Блумквист, он, призванный охранять безопасность общества, стоял за прилавком и слушал. Он не произнес ни слова, он ни о чем не спрашивал. Он был в совершенном остолбенении. Выслушав большую часть рассказа, он незаметно прокрался на склад и опустился на пустой ящик из-под сахара.
Он просидел там долго. Быть может, он разговаривал с воображаемым собеседником? Вероятно, и момент для этого был как раз подходящим! Но - нет! Он вообще ничего не говорил. Он только думал о том о сем.
«Калле Блумквист, - думал он. - Ты просто кляча. Настоящая жалкая клячонка, вот ты кто! Ты суперсыщик? Ха! Да не более; чем мой старый ботинок! В городе происходят самые мерзкие преступления, а ты спокойно стоишь за прилавком и заворачиваешь в газетную бумагу селедку. Продолжай в том же духе, продолжай, по крайней мере, от тебя будет хоть какая-нибудь польза!»
Он сидел обхватив голову руками и мрачно размышлял о происшедшем! О, почему ему пришлось торговать в лавке именно сегодня!
Иначе бы Андерс послал на задание вместо Евы Лотты - его. И тогда бы он преступление раскрыл. Или - кто его знает? - может, он подоспел бы вовремя и предотвратил злодеяние? И засадил преступника за решетку со множеством назидательных комментариев. Так, как он обычно это делал.
Но тут, глубоко вздохнув, он вспомнил, что сажал преступников за решетку только в собственных фантазиях. И вот тогда наконец Калле понял по-настоящему, что произошло. Он понял это, испытав страшный шок, разом отбивший у него охоту быть великим сыщиком. На этот раз преступление совершилось не как плод его фантазии, когда элегантно справляешься с ним, а потом сидишь и бахвалишься перед воображаемым собеседником. Это свершилось в страшной, отвратительной и отталкивающей действительности, от которой он почти заболел. Он презирал за это самого себя, но факт тот, что он был рад, откровенно рад, что сегодня не был на месте Евы Лотты. Бедняжка Ева Лотта!
Не спрашивая разрешения, он ушел из лавки. Он почувствовал, что необходимо переговорить с Андерсом. Он понимал: пытаться побеседовать с Евой Лоттой бессмысленно, ведь фру Карлссон считала, что «пекарева девчонка пошти што при смерти и у нее дохтур!». Так что это знал весь город.
Но Андерс, Андерс не знал ничего. Он сидел в сапожной мастерской и читал «Остров сокровищ»[4]. Ни одной живой души не было в мастерской с самого раннего утра, и Андерсу повезло, что благодаря этому именно теперь он пребывал на острове в Средиземном море в окружении злобных пиратов и не испытывал ни малейшего интереса к сапожным набойкам. Когда Калле, не спросив, рванул дверь, Андерс посмотрел на него так, словно боялся увидеть, как в мастерскую входит одноногий Джон Сильвер. Он был приятно удивлен, обнаружив, что это всего-навсего Калле.
Вскочив с трехногой табуретки, он безмятежно загорланил:
- Пятнадцать человек на сундук мертвеца!
Йо-хо-хо, и бутылка рома!
Калле вздрогнул.
- Замолчи, - сказал он. - Сейчас же замолчи!
- То же самое говорит всегда учительница пения, стоит мне взять хоть одну ноту, - охотно признался Андерс.
Похоже, Калле пытался что-то произнести, но Андерс опередил его:
- Ты случайно не слышал, принесла Ева Лотта Великого Мумрика или нет?
Калле с упреком посмотрел на него. Собственно говоря, сколько еще глупостей успеет выдать Андерс, прежде чем Калле расскажет ему о случившемся? Он попытался было снова вставить слово, но Андерс и тут перебил его. Андерс так долго просидел, не говоря ни слова, что сейчас его просто распирало желание поболтать. Взяв «Остров сокровищ», он ткнул книгу прямо под нос Калле.
