А если я скажу, предположив,Что динозавр не мёртв, а жив?Да вот же он – ожившая гора,Припарковался посреди двора.Ура!Что ты почувствуешь —восторг или испуг?Ты фыркнешь, хмыкнешь,захихикаешь, не веря,А может, выбежишь за двери,Надеясь вопреки надежде —ну, а вдруг?Да всякий выбежит – и я, и ты,мой друг!Мы в древних ящеров с пелёноквлюблены —Они заполонили наши сны.Они девчонкам и мальчишкамлюбы —Да старики, и те готовыОтдать все золотые зубы,Чтоб динозавра повстречать живогоБульвара посреди.Гляди!Пока мы пялимся во все глаза,Автоинспектор, грозный страж закона,Штрафует динозавра запарковку посреди газона.Дотошно и невозмутимо онЗаносит в протокол урон,И где, и как урон был нанесён,Протягивает вверх талон,И говорит: «С вас штраф!»И бронтозавр уходит вон,Штрафной талон в зубах зажав.Придя в себя, инспектор, вероятно,Сейчас же кинется обратно,Туда,Где нежилась зубастая громада,А дети с туши не сводили взгляда –Шепча: «Вот это класс!Вот это да!»А после разбежались по домамПорадовать и пап, и мамСвоим рассказом небывалым:Жаль, полицейский проморгалтакое диво!Ну до чего ж несправедливо —Столкнувшись с этим первобытнымсамосваломСтрочить свой протокол,не думая о том,Откуда раздаётся гром.Увы, парковка девственно пуста:Ни пасти, ни хвоста!Лишь на газоне – граффити погадок.Но дворник завтра наведёт порядок,И даже дети не дадут ответ,Был здесь красавец ящер – или нет.
Тираннозавр Рекс
Дверь открылась во тьму. Чей-то голос рявкнул: «Закройте!» – точно пощёчину отвесил. Гость прошмыгнул внутрь. Дверь грохнула. Он выругался про себя. Тот же неприятный голос подчёркнуто-страдальчески протянул:
– Господи. Это вы, Тервиллигер?
– Да, – подтвердил Тервиллигер. Справа от него на тёмной стене кинозала смутно белел экран. Слева в воздухе выписывал огненные арки огонёк – кто-то разговаривал, зажав в губах сигарету.
– Вы опоздали на пять минут!
«Вас послушать – так на все пять лет», – подумал Тервиллигер.
– Просуньте ваш фильм в дверь проекционной. Да пошевеливайтесь там!
Тервиллигер сощурился.
Ему удалось рассмотреть пять обширных кресел. Сопя и тяжело дыша, обильная чиновничья плоть шевелилась и ёрзала, перетекая к креслу посередине, где, почти в полной темноте, сидел и курил какой-то мальчуган.
Нет, поправился Тервиллигер. Никакой не мальчуган. Это он. Джо Кларенс. Кларенс Великий.
Крохотный ротик открылся и закрылся точно марионеточный, выдыхая дым.
– Ну?
Тервиллигер проковылял назад и передал плёнку киномеханику; тот сделал непристойный жест в сторону кресел, подмигнул Тервиллигеру и захлопнул дверь кинобудки.
– Господи ты боже мой, – вздохнул тонкий голосок. Зажужжал зуммер. – Механик, запускай!
Тервиллигер ощупал ближайшее кресло, ощутил под рукой чьё-то тело, отпрянул и остался стоять, кусая губу.
С экрана хлынула музыка. В шквале барабанного грохота рождался его фильм.
ТИРАННОЗАВР РЕКС: ЯЩЕР-ГРОМОВЕРЖЕЦ
Снят методом покадровой съёмки. Куклы и анимация Джона Тервиллигера. Киноочерк о формах жизни на Земле за миллиард лет до Рождества Христова.
Зазвучали негромкие иронические аплодисменты: в центральном кресле детские ручонки несколько раз мягко соприкоснулись в хлопке.
Тервиллигер зажмурился. Снова зазвучала музыка, выдернув его из задумчивости. Последние титры поблёкли, утонули в мире первозданного солнца, сырой хмари, ядовитых дождей и буйной растительности. Утренние туманы растекались по вековечным морским побережьям, где ветер рассекали громадные летучие порождения снов и кошмаров. Птеродактили, эти смертоносные коршуны, гигантские треугольники, состоящие из костей и прогорклой кожи, бриллиантовых глаз и покрытых налётом зубов, пикировали вниз, хватали добычу и взмывали прочь, держа вопящее мясо в пастях-ножницах.
Тервиллигер заворожённо впился глазами в экран.
В зелёных кущах джунглей – шорохи и шелесты, гудят насекомые, подёргиваются усики, в жирной маслянистой слизи плещется слизь, броня налеплена поверх брони. На солнечных полянах и в сумраке рыщут ящеры – детища безумных воспоминаний Тервиллингера о мести, облечённой в плоть, и о панике, обретшей крылья.
Бронтозавр, стегозавр, трицератопс. Как легко слетают с губ эти неуклюжие многотонные имена!
Гигантские чудища точно уродливые машины войны и смертоубийства, раскачиваясь, брели по заросшим мхом лощинам, на каждом шагу сминая тысячу цветов, внюхиваясь в воздух, раздирая небеса надвое каждым воплем.
«Мои красавчики, – думал Тервиллигер, – мои ненаглядные милашки. Сплошь жидкий латекс, резиновая губка, стальные сочленения на шарнирах, все они – вымечтаны во сне, вылеплены из пластилина, сварены и заклёпаны, скручены-перекручены и оживлены вручную. Половина их – не больше моего кулака, остальные не крупнее той самой головы, из которой они взялись».
– Господи милосердный! – раздался из темноты тихий восхищённый голос.
Шаг за шагом, снимок за снимком, стоп-кадр за стоп-кадром, он, Тервиллигер, провёл своих зверюг через все позы: смещал каждую фигурку на долю дюйма, фотографировал, сдвигал ещё на волосок, фотографировал снова, на протяжении долгих часов, и дней, и месяцев. А вот теперь эти уникальные картинки, эти жалкие восемьсот футов киноплёнки, стремительно прокручивались в проекторе.
«Смотрите! – подумал он. – Я никогда к этому не привыкну. Смотрите! Они оживают!»
Резина, сталь, пластилин, змеиная латексная оболочка, стеклянный глаз, фарфоровый клык – всё это неуклюже бредёт, тяжело топочет, широко шагает грозными стадами через ещё безлюдные континенты, через ещё несолёные моря, как если бы миллиард лет сгинул в никуда. Они и вправду дышат. Они и впрямь сотрясают воздух громом. Невероятно!
