Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 78
Вечером Элизабет сделала Фридриху с отцом на обед их любимое рагу с колбасками. За столом не спорили и вообще не говорили о политике. Отец и Элизабет вели сдержанную любезную беседу. Фридриху сестра не сказала ни слова, как и он ей. Элизабет была задумчива, отец едва прикоснулся к еде. Фридриху тоже кусок не лез в горло. Он отодвинул почти не тронутую тарелку и ушел к себе.
Позже, когда все легли спать, Фридрих услышал, как отец прошел по коридору и тихонько отворил дверь в комнату Элизабет. Через минуту он приоткрыл дверь Фридриха, а потом вернулся в свою комнату.
Щелкнул выключатель, скрипнул стул, который двигали по дощатому полу, потом Фридрих услышал, как смычок коснулся струн виолончели. Сердце у него заныло. Отец играл «Колыбельную» Брамса.
Когда они с Элизабет, маленькие, не могли уснуть, то прибегали к папе в комнату и просили сыграть им на ночь. Отец сперва делал вид, что слишком устал, но они бросались его целовать в обе щеки, и он в конце концов соглашался. Отец говорил им, чтобы они шли к себе и попрощались с дневными бедами, потому что те сейчас улетят прочь на крыльях музыки.
— Прощайте! Прощайте! — пищали Фридрих и Элизабет, забираясь в кровати, а двери оставляли открытыми, чтобы лучше слышать музыку.
Сегодня Фридриху страшно хотелось, чтобы тяжесть, давящая на сердце, в самом деле могла улететь.
Мелодия вернула его в то время, когда Элизабет всегда была рядом и шептала ему на ухо: «Никого не слушай! Они все чужие, а мы тебе всегда скажем правду».
Отец повторил «Колыбельную» трижды, с каждым разом все тише и печальней.
Фридрих натянул одеяло на голову.
Завершающая музыкальная фраза словно оплакивала распад семьи.
Финальная нота долго дрожала в воздухе.
У Фридриха глаза наполнились слезами.
И он заплакал.
12
Элизабет уехала рано утром, ни с кем не прощаясь.
Фридрих спал, но все-таки она могла бы окликнуть его, или оставить записку, или что-нибудь передать через отца. Неужели она вот так, без единого слова, совсем исчезла из их жизни?
— Она не вернется, да? — спросил Фридрих после обеда, когда принес в гостиную виолончель для еженедельного урока.
— Не вернется, сынок. А если вернется, то не скоро. Может быть, когда-нибудь… Боюсь, это я виноват. Она очень сильная, и потому я слишком многого от нее требовал. Слишком погряз в своем горе и не подумал о том, что необходимо ей самой. Все надеялся — вот выйду на пенсию и смогу проводить с ней больше времени. Как видно, опоздал. Ее целиком захватил этот… фанатичный идеализм.
Фридрих подтянул волос смычка и натер канифолью.
— Ты вроде не хотел ни слова слышать против Гитлера в этом доме.
— Фридрих, ты же и сам понимаешь, я сказал это только ради Элизабет. Пусть она думает, что мы его сторонники, так будет безопасней для всех нас. Я все что угодно сделаю, чтобы защитить вас с Элизабет. Даже в нацистскую партию вступлю, если понадобится. Не хочется признавать, но в одном она права: если мы не согласны с Гитлером, об этом нужно помалкивать. Понимаешь? Смотри и слушай, вот наш принцип. Не доверяй никому. Будь особенно осторожен с соседями и на работе. Конечно, к твоему дяде это не относится.
Фридрих покачал головой:
— Отец, это не меня надо учить…
Отец остановил его взмахом руки:
— Знаю, знаю. Я слишком болтлив и легко прихожу в волнение. Но я клянусь держать свои мысли при себе и следить за языком. Пришло время быть настороже, но это не значит, что нужно совсем отключить мозг.
Фридрих показал на вазочку с анисовыми леденцами.
— И ты по-прежнему покупаешь конфеты в еврейском магазине?
Отец вздохнул:
— Да, Фридрих. Больше нигде не бывает моих любимых леденцов. К тому же магазин держит семья одного моего ученика. Сегодня штурмовики намалевали на дверях желтую звезду и повесили табличку: «Евреи — беда Германии». Я видел, трое покупателей подошли, прочли и повернули обратно. Неправильно это.
— Ты же сам сейчас говорил…
— Я говорил, что надо держать свое мнение при себе. Я и держу. Я слова не сказал, пока был в магазине. Просто купил кое-какие необходимые продукты. За это не сажают. По крайней мере, пока.
Отец подошел к пианино и нажал клавишу «ля».
Фридрих взял ноту «ля» на виолончели, подкрутил колки. Перед тем как приступить к упражнению, он посмотрел на отца.
— Почему ты так заботишься о евреях? Разве не безопасней для нас было бы поддержать бойкот?
Отец положил ему руку на плечо.
— Фридрих, я забочусь не только о евреях. Я и о тебе забочусь. Все несправедливости, которые совершаются по отношению к евреям, нацисты повторят и по отношению к тебе, и ко всем, кого посчитают нежелательными элементами. Это… Это бессовестно!
— А мне… Мне придется сделать ту операцию? — спросил Фридрих.
— Я уже записался на прием к доктору Брауну. Через две недели, в пятницу, мы с ним побеседуем. Ради нашей безопасности давай договоримся: с этого дня… — Отец сделал такой жест, словно застегнул себе рот на «молнию».
И улыбнулся, не разжимая губ.
Фридрих кивнул:
— Обещаю.
Только он сомневался, что отец сумеет сдержать слово.
13
Через две недели, в пятницу, Фридрих расхаживал взад-вперед у ворот фабрики.
Он махал руками, чтобы согреться на октябрьском холодке, а еще потому, что не находил себе места от тревоги. Сегодня отец собирался разговаривать с доктором Брауном, а потом обещал встретить Фридриха, чтобы пойти домой вместе. Но отец опаздывал.
Из ворот вышел Ансельм и сразу набросился на Фридриха:
— Как удачно! Я как раз хотел с тобой поговорить.
Почему он не может оставить его в покое?
— В следующую среду я иду на собрание гитлерюгенда, — сказал Ансельм. — Я вожатый, и мне зачтется, если я приведу с собой гостя.
— Спасибо, мне это неинтересно. — Фридрих отвел глаза.
— Твоя сестра дружит с моей сестрой, и она просила…
Значит, это Элизабет постаралась?
— Это не мое. — Фридрих сделал пару шагов в сторону.
Ансельм шагнул за ним:
— Фридрих, рано или поздно ты тоже вступишь. А для меня это было бы очень важно, руководство станет больше меня ценить. Приходи! Хоть посмотришь, как тебе понравится.
Фридрих и так знал, как ему понравится. Но промолчал, помня обещание, данное отцу.
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 78
