В. Т. Пашуто считал княжеские съезды «высшим органом власти феодалов», а А. С. Щавелёв — политическим институтом, в котором наблюдается «нарастание феодальных элементов за счет привлечения на них представителей светской и духовной знати некняжеского происхождения».[130] Новации же его свелись, по существу, к тому, что, в отличие от предшественников, считавших съездами только социально значимые княжеские сборы, он в качестве таковых видит любые встречи князей. Потому и насчитал их в домонгольский период 170, полагая, что и эта цифра не является исчерпывающей. Многие из них не попали на страницы летописей, что вполне возможно.
Прежде, чем приступить к анализу известий о княжеских съездах на Руси, необходимо отметить, что их выборку составят сравнительно немногие летописные свидетельства. По существу, только те, в которых действительно отражены общерусские проблемы, требовавшие коллективных княжеских решений. Будь-то в сфере законодательства, внутреннего миропорядка или же внешних отношений. Чаще всего князья собирались для обсуждения вопросов войны и мира с половцами. Инициаторами их созыва на снемы или сонмы, как правило, были великие киевские князья, местом их проведения — Киев или какой-либо пункт Киевской земли. Институт этот действовал вплоть до монголо-татарского нашествия, хотя и не имел сколько-нибудь четкой процедурной регламентации. В том числе и по периодичности его функционирования, в чем никакой регулярности не было. Съезды собирались от случая к случаю.
В свое время исследование вопросов места и роли съездов в политической системе Руси я начал с анализа известий о Любечской встрече князей. При этом, назвал ее первой в ряду аналогичных общерусских встреч. Если исходить из количественного состава участников, то, наверное, ее можно квалифицировать и так. Но если из характера обсуждаемых проблем, первенство придется отдать встрече Ярослава Мудрого и Мстислава Тмутараканского, состоявшейся в 1026 г. у Городца. На ней были приняты решения чрезвычайной важности, имевшие безусловно общерусское значение.
В летописи сказано, что братья поделили Русскую землю по Днепру: «Ярославъ прия сю сторону, а Мьстиславъ ону».[131] Формально произошел раздел сфер влияния, фактически же была установлена дуумвирная форма правления на Руси, покончившая с длительной княжеской усобицей. При этом, старшим князем признавался Ярослав. Это определенно следует из слов Мстислава: «Сяди в своемь Кыевѣ: ты еси старѣйшей братъ, а мне буди си сторона».[132] Летописец подытожил свой рассказ следующей фразой. «И начаста жити мирно и в братолюбьствѣ, и уста усобица и мятежь, и бысть тишина велика в земли».[133] Особенно примечательным здесь является то, что несмотря на раздел, для летописца Русская земля осталась единой. Тишина установилась не в землях, но в земле.
Раздел по Днепру, о котором, время от времени, будут вспоминать киевские Мономаховичи и черниговские Ольговичи, был не государственным, но обычным административным размежеванием владельческих полномочий между Ярославом и Мстиславом. Именно так его понимали уже Ярославичи, когда он не стал преградой для вокняжения в Киеве Святослава, а затем и Всеволода. И в последующем черниговские князья неоднократно будут занимать великий стол киевский. На попытки князей из клана Мономаховичей обосновать незаконность их претензий на Киев ссылкой на соглашение Ярослава и Мстислава, черниговские Ольговичи неизменно отвечали, что имеют равные права с Мономаховичами. Так было в 1174 г., когда великий киевский князь Ярослав Изяславич напомнил Святославу Всеволодовичу о давнем разделе по Днепру, а также в 1195 г. когда аналогичный аргумент был предъявлен Рюриком Ростиславичем, Всеволодом Юрьевичем и Давыдом Ростиславичем Ярославу Всеволодовичу. В обоих случаях черниговские князья не считали себя связанными этим давним договором. Мотивация их равных прав на Киев была совершенно бесспорной. Они являлись единого деда внуками.
1174 г. «Он же (Ярослав Изяславич — П.Т.) поча ему (Святославу Всеволодовичу — П.Т.) молвити: «Чему тобѣ наша отчина, тобѣ си сторона не надобѣ»». На что Святослав ответил: «Я не угринъ и не ляхъ, но единого дѣда есмы внуци, а колико тобѣ до него (Киева — П.Т.), толико и мнѣ».[134]
1195 г. «Тое же осени сослався Рюрикъ со Всеволодомъ сватомъ своимъ и с братомъ своимъ Давыдомъ послаша мужи свои к Ярославу и ко всимъ Олговичам рекше: „Целуй к намъ крестъ со всею своею братьею, яко вы не искати отчины нашея Кыева и Смоленьска под нами и под нашими дѣтьми и под всимъ нашими Володимеремъ племенемь. Како насъ раздѣлилъ дѣдъ нашѣ Ярослав по Дънѣпру, а Кыевъ вы не надобе“».
«Ольговичи же сдумавше и пожалиша себе рекше ко Всеволоду: „Ажь ны еси вмѣнилъ Кыевъ тоже ны его блюсти подъ тобою и подъ сватомъ твоимъ Рюрикомъ, то в в томъ стоимъ, аже ны лишитися его велишь отинюдь, то мы есмы не угре, не ляхове, но единого дѣда есмы внуци. При вашем животѣ не ищемь его, ажь по вас кому Богь дасть“».[135]
В летописи сказано, что встреча Ярослава и Мстислава произошла у Городца, хотя и не уточнено у какого: Остерского или Киевского. А. С. Щавелёву кажется, что предпочтительнее отнести ее к Остерскому Городцу, поскольку он находился точно посредине между «столицами» двух братьев — Киевом и Черниговом. Однако, в любом случае, согласно ему, встреча проводилась во владениях Мстислава, что будто бы свидетельствует о его доминировании.[136]
Но в том-то и дело, что не в любом случае. Если в Городце Киевском, в пользу чего свидетельствует летописное известие, то тогда определенно во владениях Ярослава. «В лѣто 6534. Ярославъ совокупи воя многы, и приде Кыеву, и створи миръ с братом своим Мьстиславомъ у Городьця».[137] Ведь известно же, что и после раздела за Киевом оставалась на Левобережье полоса шириной до 15 км. Тем более это справедливо ко времени до раздела. Однако, если бы встреча братьев состоялась и в Городце, что на Остре, она не могла бы свидетельствовать о каком-то доминировании Мстислава. Здесь нужно руководствоваться не сомнительными домыслами, а словами самого Мстислава, признавшего старшинство Ярослава и отказавшегося от претензий на Киев.
