Книга Принцесса Занзибара. Женщины при дворе султана Сеида Саида - Эмилия Руэте

Класс под открытым небом. – Примитивные приспособления для учебы. – Игра перед работой. – Учебный процесс. – Устные отчеты. – Подкуп строгой учительницы. – Недостатки европейского образования. – Цивилизация и религия.

Для восточного человека школа имеет мало значения. В Европе жизнь церкви и государства переплетается с жизнью школ, которая влияет на всех – от принца до нищего. Здесь человек очень сильно зависит и с точки зрения развития своего характера, и в надеждах на будущее от школьных успехов, которые так мало значат на Востоке, а для многих жителей восточных стран неизвестны вообще. Позвольте мне начать мое рассуждение на эту тему с описания той системы обучения, которую применяли у меня дома.

В возрасте шести или семи лет все мои братья и сестры без исключения должны были начать учиться в школе. Нам, девочкам, полагалось учиться только чтению, но мальчиков учили и писать тоже. Чтобы преподавать нам знания, была одна учительница в Бет-иль-Мтони и еще одна в Бет-иль-Сахеле; обе приехали по распоряжению моего отца из Омана.

Когда учительница заболевала и должна была лежать в постели, мы очень радовались отдыху: занятия обязательно отменяли, потому что ее некому было заменить. Особой классной комнаты для занятий у нас не было. Занятия проходили на открытой веранде, куда совершенно свободно проникали голуби, попугаи, павлины и еще один вид птиц – боболинки[2]. Эта веранда была расположена над двором, так что для развлечения мы могли рассматривать бурную жизнь внизу. Наша школьная мебель состояла из одной огромной циновки, и такой же простотой отличался учебный инвентарь – Коран с подставкой для него, маленькая чернильница (кустарного изготовления), бамбуковое перо и хорошо отбеленная верблюжья лопатка, на которой легко писать чернилами. Она служит вместо грифельной доски, и нервы не страдают от скрипа карандаша по доске. Чисткой этих верблюжьих костей обычно занимались рабы. Нашей первой задачей было выучить сложный арабский алфавит; сделав это, мы начинали упражняться в чтении по Корану, который был нашим единственным учебником, – а мальчиков, как я уже говорила, обучали еще и письму. Когда мы немного продвинулись вперед в чтении, мы стали читать хором и как можно громче. И это было все: нам никогда ничего не объясняли. Поэтому лишь один из тысячи правильно понимает и может толковать наставления, которые содержатся в Священном Писании мусульман. Анализировать священные тексты считается нечестивым делом и строго запрещено; от нас ожидают, чтобы мы верили в то, чему нас учат.

К семи утра, успев закусить фруктами, мы уже находились на веранде и ждали учительницу. Ожидая ее прихода, мы соревновались в прыжках и борьбе и лазали по балюстраде, делая все возможное, чтобы подвергнуть риску свою жизнь. Одного из нас мы ставили как часового в подходящем для этого месте, и доносившийся оттуда притворный кашель предупреждал нас о приближении учительницы. Одно мгновение – и все ученики с невинным видом сидели на циновке; когда же учительница входила, мы все вскакивали на ноги, раболепно приветствуя нашу тиранку. Она держала в одной руке огромную металлическую чернильницу, а в другой ненавистную нам бамбуковую трость. Мы продолжали стоять в знак почтения до тех пор, пока она не садилась, затем сами следовали ее примеру. Вначале она читала первую суру, то есть главу, Корана, которая переводится так: «Во имя всемилостивого Бога. Хвала Богу, Владыке всех созданий, всемилостивому, Царю Судного дня. Тебе мы поклоняемся, и Тебя молим о помощи. Направь нас на верный путь, на путь тех, к кому Ты был милостив, на тех, на кого Ты гневаешься, на тех, кто заблуждается». Затем мы все вместе повторяли эту суру за ней, завершая чтение, как это обычно делается, словом «аминь». После этого мы повторяли вчерашний урок, а потом начинались новые задания по чтению или письму. Учеба продолжалась до девяти часов, и после завтрака начиналась снова и длилась до второй молитвы, то есть примерно до часу дня.

Каждому ученику разрешалось привести в школу нескольких рабов. Они занимали места где-нибудь на заднем плане, а мы, дети, усаживались на циновке, где кому нравилось. Не было ни постоянных мест у учеников, ни деления на классы; еще меньше было попыток организовать контрольные работы, которые вызывают так много волнения здесь. Если кто-то из учеников значительно отставал от других или очень их обгонял, если было замечено чье-то особенно хорошее – или наоборот – поведение, об этом сообщали на словах матери ребенка и султану. Наш отец строго приказал, чтобы нас сурово наказывали за те проступки, которые мы могли совершить. И при том, как непослушно мы себя вели, учительнице часто выпадал случай взмахнуть ненавистной тростью.

Кроме чтения и письма, нас немного учили считать. Арифметические действия выполнялись в уме над числами до ста, а в вычислениях на бумаге верхней границей была тысяча. Выходить за эти границы считалось вредным. На грамматику и орфографию тратили не очень много сил. Что касается истории, географии, физики и математики, я никогда не слышала о них дома и познакомилась с этими учебными предметами, только когда приехала сюда. Но действительно ли я стала сколько-нибудь лучше, чем мои подруги из Африки, благодаря тому малому запасу знаний, который я приобрела в Европе ценой неутомимого упорного труда, – на этот вопрос я до сих пор не знаю ответа. Однако я могу вполне достоверно утверждать, что меня никогда не обманывали и не запугивали более беззастенчиво, чем после того, как я усвоила бесценные сокровища европейского знания. Ох, счастливцы, живущие там, вы не можете даже вообразить себе, что может быть сделано во имя цивилизации!

Разумеется, весь распорядок нашей учебы не допускал ничего похожего на подготовку к урокам во внешкольное время. Какой бы сильный страх ни внушала учительница, ученики глубоко уважают ее и всю жизнь относятся к ней с почтением. Иногда ее даже просят быть посредницей между людьми, которые не могут прийти к соглашению по какому-нибудь поводу, то есть она исполняет обязанность, которую здесь католики возлагают на своего духовника. Но в одном восточные и западные школьники одинаковы. Я имею в виду инстинктивное стремление детей подкупать своих учителей подарками. Когда в Германии мои дети просили меня о пустяковом деле – купить цветы для фрейлейн такой-то, я не могла не вспомнить свою собственную молодость. Это не характерно для какого-то одного народа, это можно обнаружить во всем мире. Еще до того, как я узнала, что на свете существует страна Германия, я – так же, как и все остальные, – дарила моей учительнице много сладостей, чтобы добиться ее расположения. Самые вкусные французские леденцы, которые давал нам отец, мы стремились принести в жертву ее благосклонности. К несчастью, та, кто была предметом наших усердных стараний, страдала от зубной боли, и поэтому наши дипломатические уловки не очень ее смягчали: она думала, будто мы, закармливая ее сластями, надеялись усилить ее зубную боль настолько, чтобы ей пришлось дать нам отдых на день.

Длительность обучения была совершенно неопределенной. Все, что полагалось выучить, должно было быть выучено, а делал это человек за один год, два или три года – зависело от его способностей. Шитье не входило в программу обучения: ему учили матери, которые обычно были опытными в этом деле. И все же я знала, что некоторые из моих сестер выросли, не научившись даже пришивать пуговицу. Государственные школы тоже существуют, но только для детей бедноты. Каждый, у кого хватает на это средств, имеет у себя воспитательницу или учителя. Иногда обучением детей занимается секретарь главы семейства, но девочек он, конечно, учит только, пока они очень малы.