— Садитесь, — предложила она.
Возле камина друг против друга стояли два толстых кресла, обитые потертым темно-зеленым бархатом. На ручке одного из них красовалась бесстыдная подпалина от сигареты… Я села и с облегчением закурила, с нескрываемым любопытством обшаривая глазами обстановку.
Мне сразу понравилась эта комната. В ней стоял безалаберный коктейль запахов человека, живущего в свое удовольствие. Запах дров, потрескивающих в камине, запах псины — большого водолаза, мирно лежавшего у огня, запах дорогих духов «Relaxing fragrance», запах марихуаны и тысячи других трав, рассованных по банкам и склянкам, стоявшим во всех мыслимых и немыслимых местах: на полках вперемешку с книгами, на многочисленных столиках и этажерках, на шкафах, на полу. На крюках под каминной полкой висели пучки засушенных растений и ожерелья нанизанных на нити ягод. Письменный стол был завален книгами, а на настольной лампе висел, видимо снятый впопыхах, кружевной чулок, который (я могла поклясться в этом!) его хозяйка безуспешно ищет уже не первый день…
Я улыбнулась. Этот уютный беспорядок напомнил мне мою берлогу. Это была нора женщины, в которой и не пахло мужчиной. Потому что ни один мужчина не мог быть счастлив в такой комнате дольше, чем одну ночь. В этом беспардонном, индивидуальном, вдохновенном бардаке мог быть счастлив только один человек — его автор и хозяин. И я не сомневалась, что девушка, сидевшая напротив меня, была счастлива здесь.
— Рассказывай. — Она пододвинула мне пепельницу.
— Моя знакомая — Маша… Она говорила, вы помогли ей выпутаться из любовной истории… Без всякого колдовства.
Иванна многозначительно скривилась. И я поняла: не все так просто. Все было совсем не так просто, как показалось моей наивной приятельнице Маше.
— Можно и с колдовством… — почему-то смутилась я.
И, поспешно вытащив из сумки три фотографии: свою, Милы и Юлия, суетливо выложила их на стол перед креслом ведьмы.
— Вот.
— Выпить хочешь? — спросила она.
Я кивнула. Потом, подумав, кивнула еще раз — мне вдруг отчаянно захотелось напиться.
Иванна молча показала мне на начатую бутыль, осажденную кольцом стаканов, и вальяжно развалилась в своем кресле, лихо закинув длинные ноги на спинку. Ее движения были по-кошачьи нелепыми и самоуверенными. И даже монокль, через который она принялась рассматривать фотки, внезапно показался мне органичным.
Бескомплексно наполнив рюмку до краев, я опорожнила ее наполовину.
И неожиданно расслабилась. Безмятежносладкое вино разморило нёбо. Приторная муть нырнула вглубь, успокоив мой сведенный от напряжения живот. Беспорядок вокруг был таким привычным — родным… От камина шел не жар, а покой. Стало легко — почти все равно. И подумалось: «Зачем я сюда пришла? Неразрешимая проблема — все равно что нет проблемы. И говорить-то о ней не стоит».
Карамазова отбросила фотографии и с шиком выронила монокль из глаза — он повис на черном шелковом шнурке, опоясывавшем змеей ее бледную, не тронутую загаром, шею.
— Ну и? — Она в упор посмотрела на меня.
Я увидела, что глаза у нее удивительные — ярко-желтые, как у тигра, — настоящие ведьмацкие глаза.
— Маша говорила, что вы можете приворожить мужчину… Точнее, она говорила, что вы ворожить не умеете… но теперь я понимаю, что… вы… ну, в общем… вполне…
Я запиналась не хуже, чем школьница у доски, хотя обычно не страдала недостатком красноречия. Просто…
Просто я и сама толком не понимала, о чем именно хочу ее попросить!
— Я не смогу приворожить его, — безапелляционно отрезала ведьма, ткнув пальцем в фотографию Юлия.
— Значит, вы на самом деле не умеете колдовать? — разочарованно протянула я.
— Говори мне «ты», — предложила она вскользь. — Колдовать-то я умею, Женя…
— Тогда почему?
Странно, я даже не удивилась, что она знает мое имя!
— Потому, Женьшень, — произнесла Карамазова сквозь зубы, — что сильнее, чем он тебя любит, уже не любят. Если я добавлю к этой любви хоть один градус, единственное, что он сможет сделать, — это тебя убить.
— А Мила? Разве он не любит Милу? — обрадовалась я.
— Может, и любит… смотря что вкладывать в это слово.
Ведьма недоброжелательно закурила и окинула меня проницательным взглядом желтых глаз.
— Ладно, не морочь мне голову, рассказывай все по порядку.
— Это длинная история… — заколебалась я.
За спиной что-то скрипнуло и, резко обернувшись на звук, я увидела, как из окошка стенных часов выпрыгнула лазорево-голубая кукушка и торжественно объявила:
— Времени не существует!
* * *
Когда взошло твое лицо над жизнью скомканной моею, вначале понял я лишь то, как скудно все, что я имею.
Это заученное мной в четырнадцать лет стихотворение тезки — романтического Евтушенко 60-х — стало саундтреком моего последнего киевского лета.
То был странный роман. И, помню, в какой-то момент я поклялась себе: «Чем бы он ни закончился, я все равно буду вечно благодарить Бога за то, что он был!» Таким невообразимым светом залило это чувство всю мою жизнь.
Представьте себе темный колодец без дна. В него давно никто не заглядывает, нет смысла — увидишь лишь трубу, уходящую в черноту. Так много лет я не заглядывала в себя саму. Так каждый из нас почти не заглядывает внутрь — слишком уж там глубоко, слишком непонятно, непредсказуемо и необъяснимо. Мы больше сосредоточены на внешнем фасаде. На том, как одеваемся, какими кажемся, насколько соответствуем госстандарту мировых тенденций. Мы думаем, что знаем себя, но на самом деле знаем лишь заученные красивые позы, которые принимаем на людях, истины, которые отрепетированно провозглашаем, траектории, по которым привыкли ходить.
Но вдруг кто-то опускает в колодец шнур с лампой, и яростный яркий свет высвечивает ВСЕ. И ты с удивлением видишь фантастические узоры на стенах и понимаешь, что этот колодец — не колодец, а волшебный дворец. Твой дворец! Прекрасный, неповторимый, невероятный. Там всегда захватывающе интересно жить. Там можно устраивать невероятные балы. Там, за каждым поворотом, тебя ждут удивительные открытия самопознания. Там живут твои истинные чувства, идеалы, мечты.
Такой лампой стала для меня любовь Юлия.
А для него — моя.
Забавно, но наши отношения начались задолго до знакомства. Мой верный наперсник и сокурсник по художественному институту был другом Юлика. Мика знал его со школьных лет, когда они били на пару окна в кабинете зануды-завуча и ваяли по ночам стенгазету: Мик рисовал гуашью «правильных пионеров», Юлий писал стихи.
Потом Юлик стал бизнесменом, не сильно крутым, но успешным. «А жаль, что не крутым, — кручинился Мика. — Из него бы вышел классный Морозов. Он наш человек, сумасшедший, с творческим вывихом…» Мика обожал своего товарища с истинным патриотизмом мужской дружбы. И целых шесть лет я слушала бесконечные и забубенные истории о приключениях «Моего Друга Юлика».
