Сейчас он донашивал последнюю рубашку, выстиранную еще в Турции. Все остальные были грязными, и консул не знал, согласится ли кто-нибудь постирать его вещи. Окна напротив были закрыты. Солнце, окутанное легкой дымкой, потеряло свой обычный блеск, и это предвещало невероятно душный день и, возможно, как и накануне, грозу.
Адил-бей, прежде чем войти в кабинет, откуда уже доносился гул голосов, смочил голову одеколоном, причесался и надел пиджак.
Начинался новый день, день, похожий на все предыдущие и, без сомнения, на все последующие дни! Соня уже сидела на своем месте: спокойная, с гладко зачесанными волосами, с бодрым выражением на лице. Она, как обычно, поздоровалась с консулом:
— Добрый день, Адил-бей.
Солнце добиралось до угла кабинета, прыгало по документам и, наконец, показывалось в левом окне.
— Зовите!
Консул уже страдал от головной боли. Помещение тут же наполнялось такими грязными, такими убогими, такими озлобленными людьми, что невольно хотелось задаться вопросом: откуда они берутся в таких количествах, да еще и каждый день. Даже теперь Адил-бей все еще ошибался, пытаясь определить их национальность, а некоторые из просителей говорили на столь чудовищных диалектах, что никто не мог их понять. И порой после долгих минут тщетных попыток объясниться они уходили совершенно обескураженные.
Эти люди спускались с гор, со стороны Армении и Персии или, бог знает почему, отправлялись в путь от пограничья Туркестана и даже из просторов Сибири.
И все они рассказывали нескончаемые истории, поражающие своей сложностью!
— Так чего же ты, в конце концов, хочешь? — взрывался Адил-бей.
— Я хочу, чтобы мне дали денег на нового осла.
Следует заметить, что осел был единственной вещью, ни разу не упомянутой мужчиной в его рассказе.
Сегодня Адил-бей их даже не слушал. Его тошнило от происходящего. К чему вся эта комедия, если в конечном итоге даже в самых серьезных случаях он никогда ничего не добивался от властей? Консул с удивлением понял, что окна напротив по-прежнему закрыты. И вот, прямо посреди стенаний очередного горца, турок спросил Соню:
— Ваша невестка заболела?
Девушка в свою очередь взглянула на улицу и, догадавшись, о чем думает консул, ответила, не выпуская карандаша:
— Нет. Она работает.
Их беседа не помешала горцу продолжать свои излияния, он лишь немного повысил голос.
— Первый рабочий день?
— Да. Она сегодня приступила к работе, вышла бухгалтером на государственный нефтеперерабатывающий завод.
Обыкновенный, ничего не значащий разговор, звучащий контрапунктом к жалобам крестьянина, чьи черные глаза неотрывно следили за Адил-беем, однако последний почувствовал, что нервничает.
— Сегодня ночью было очень жарко.
Соня, согласившись, кивнула, она не выглядела смущенной.
— Оба окна вашей комнаты были открыты.
— Меня там не было.
— Я знаю.
Крестьянин сорвался на фальцет, достойный дьякона, на темном, как глина, лице читалось уныние.
— Я тебя слушаю, — вздохнул Адил-бей, чтобы подбодрить посетителя.
Потому что в тишине мужчина не нашел бы в себе мужества задать те же вопросы.
— Вы провели ночь под звездами?
— Нет, у друга.
— У того молодого человека, которого я видел?
— Да.
Честно и категорично, настолько категорично, что консул спросил себя, а было ли хоть что-нибудь между ней и тем парнем.
— Вы его любите? Это ваш жених?
— Нет. Он мой друг.
Адил-бей повернулся к горцу и велел ему явиться в другой день. К столу подошла старая женщина, которая хотела развестись, но не была способна объяснить почему. Оставалось еще около пятнадцати или двадцати просителей! Адил-бей позволил им выговориться, хотя смотрел то на руку Сони, не прекращающую писать, то на ее светлые волосы, то на черное платье, то на худенькие плечи девушки.
Становилось все жарче. Лохмотья посетителей источали запах гнили, а одеколон Адил-бея делал его еще отвратительнее.
Меж тем это было самое лучшее или, вернее, не самое плохое время дня. Проходили минуты. Можно было подсчитать, что, когда наступит очередь последнего посетителя, пробьет час дня.
Но потом? Что он будет делать потом? Растянется на постели и не станет спать, ведь он и так слишком много спит ночью. Во второй половине дня улицы превращаются в настоящую парильню, местами тенистую, местами раскаленную от солнца, и он не сможет шагать в бесконечность в полном одиночестве, прячась у стен домов.
Все, что ему остается, — это ждать, час за часом ждать того момента, когда он выйдет на прогулку на набережную и присоединится к толпе, которая больше не разглядывала его. Затем он вернется домой, ляжет спать, а на следующее утро сделает две дырки в банке с молоком и встанет в очередь на лестничной площадке!
— Ваша невестка довольна тем, что вышла на работу?
— Почему бы ей быть недовольной?
— Она хотела именно этого?
Соня притворилась, что не услышала вопроса, и принялась писать еще быстрее. Именно в эту минуту Адил-бей безо всякой причины поднялся и осмотрелся вокруг мрачным взглядом.
— Консульство закрыто! — заявил он. — Желающие могут вернуться завтра.
Соня подняла голову, она колебалась, возможно, готовилась запротестовать. Но консул, ничего не слушая, вышел в спальню и посмотрел в зеркало над умывальником.
Мешки под глазами, тусклый цвет кожи — в целом он производил печальное и даже гнетущее впечатление.
Турок услышал шум где-то за дверью. По коридору прошуршали шаги. Еще дальше раздались голоса, но они становились все тише.
Адил-бей снова открыл дверь в кабинет и вошел в комнату, двигаясь наудачу, не понимая, куда направляется, не глядя на Соню, которая по-прежнему сидела на месте.
— Вы себя плохо чувствуете? — ровным голосом спросила девушка.
— Я себя отвратительно чувствую!
— Пригласить доктора?
— Я не хочу, чтобы меня отравили.
Ему почудилось, что она улыбается, и мужчина резко развернулся к собеседнице, но она оставалась бесстрастной.
— Сколько лет прожил в этом городе мой предшественник?
— Я полагаю, два года. Я познакомилась с ним лишь на втором году его пребывания в стране.
Адил-бей сел, встал, оттолкнул документы.
— Кто же теперь будет заниматься домашним хозяйством вашего брата?
— Каждый понемножку.
— Признайтесь, они настояли на том, чтобы его жена работала? У себя дома, в этом интерьере она чересчур походила на представительницу буржуазии.
