Шор установил, что в верхних слоях «тела» банки Сая-де-Малья скорость сейсмических волн очень мала, и соответствует эта скорость известнякам. Однако распознать, какие породы лежали в глубине «тела» банки он не смог. Сейсмические волны шли со скоростью около 5 км в секунду, что могло соответствовать либо очень сильно уплотненным осадочным породам, либо гранитам. Древние граниты (возраст их 650 млн лет) были давно известны на соседней Сейшельской банке, но продолжались ли они под основанием банки Сая-де-Малья? Это оставалось загадкой. Итак, я очертил для себя три главных «белых пятна» в отношении банки Сая-де-Малья: 1) рельеф вершинной поверхности – он казался мне подозрительно плоским; 2) глубинное строение: какие породы залегают в ее основании? 3) типы ландшафтов, о которых вообще ничего не было известно.
Мы начали исследования банки Сая-де-Малья с промеров глубин и сбора проб донных отложений. Начальник рейса Виктор Семенович Долбиш поддержал меня, добавив эхометрическую съемку рыбных скоплений и контрольные траления. Помощник капитана по науке Анатолий Андреевич Помозов нанес курсы тралений, и работа закипела. «Ихтиандр» сначала направился к центру банки Сая-де-Малья. Не успело судно пройти двух десятков миль, как ровная площадка под килем судна закончилась, дно пошло под уклон, и глубина стала увеличиваться: 25 м… 30 … 40 … 70 … 90 м. Получалось, что в середине вершины банки была не ровная плоская площадка, как на карте Хизена, а довольно глубокая впадина.
По мере движения судна я наносил на карту глубины, снимая их с ленты эхолота, и проводил изобаты – линии равных глубин. Работали мы и днем и ночью: судно идет, эхолот пишет, вахтенный штурман определяет координаты, вахтенный на промере наносит по координатам глубины на карту. Каждые два часа – остановка и спуск дночерпателя. Здесь к работе подключался гидробиолог Илья Рубинштейн (мы звали его Рубик). Мы втроем – Рубик, Цукуров и я опускали лебедкой за борт тяжелый дночерпатель «Океан-50» (железный ковш), весивший 200 кг, и, взяв пробу грунта вместе с находившимися в нем мелкими животными, поднимали ее на палубу. Поднятую пробу обрабатывали все вместе. Сначала я аккуратно брал граммов сто грунта в алюминиевую баночку и плотно закрывал ее крышкой; эта проба предназначалась для определения влажности грунта. Затем я накладывал примерно килограмм грунта в матерчатый мешочек – для высушивания и дальнейших анализов на берегу. Затем над оставшейся пробой грунта, вываленной на сито промывочного стола, начинал колдовать Рубик: промывал ил струей морской воды из шланга и подбирал пинцетом с металлического сита всех червячков и козявочек, раскладывая их по баночкам.
Иногда случались казусы. Заметив, что в мою пробу попал какой-нибудь червячок, Рубик, заикаясь от волнения, восклицал: «П-по-слуш-шай, В-ва-лер-ра! От-тдай мне, п-пожа-луй-ста, п-полихету!» Полихету (то есть многощетинкового червя) я ему, конечно, отдавал, и он аккуратно клал ее в пузырек с формалином. Рубик на редкость добросовестно относился к сбору проб донной фауны и за червяка готов был глотку перегрызть.
Во время промыва пробы грунта носовая палуба становилась грязно-желтой, похожей на разлив реки Хуанхэ, а поскольку пробы брались через каждые два часа, в течение всей съемки (три недели) на бак нельзя было выйти без сапог. Особое неудовольствие выказывал старший помощник капитана Анатолий Скорик. Оно и понятно: за чистоту на судне отвечал старпом, а грязь с бака разносилась по всему «Ихтиандру».
За три недели «Ихтиандр» обошел все закоулки банки Сая-де-Малья, и каждый отряд научной группы собрал большой и ценный материал, прояснивший многие ее особенности.
По отметкам глубин я построил батиметрическую карту и ахнул: передо мной была громадная «подкова», охватывающая с трех сторон котловину, состоящую из двух частей: сравнительно мелководной (70–90 м) и более глубоководной (120–150 м). Не оставалось сомнений: банка Сая-де-Малья была погруженным коралловым атоллом, по периферии которого располагался погруженный коралловый риф, а в середине – сложная и глубокая коралловая лагуна. Гигантский вал погруженного рифа имел ширину 20–30 км! Наиболее высок он был на севере, поднимаясь почти к самой поверхности океана. С южной стороны в кольце рифа был широкий разрыв, через который в лагуну свободно проникала струя Пассатного течения. В лагуне выделялись мелкие невысокие внутрилагунные холмы.
Собранные мной донные отложения были типичными для коралловых атоллов: на полукольцевом погруженном рифе выделялся пояс грубообломочных кораллово-водорослевых отложений (галька, валуны, гравий), а в лагуне залегали вязкие илы. Несколько озадачила меня инверсия распределения гранулометрического состава донных отложений в лагуне: с увеличением глубины увеличивалась и крупность донных отложений в лагуне, хотя обычно бывает наоборот. Поразмыслив немного, я догадался, что это связано с влиянием течения – того самого, которое проникает в лагуну через разрыв рифа. На входе в лагуну скорость течения наиболее велика, и, несмотря на значительную глубину (150 м), оно вымывало со дна ил, оставляя лишь крупный песок. В самые дальние уголки лагуны течение не проникало, и там, в спокойной воде, хотя глубина была сравнительно небольшой (70–90 м) откладывался самый тонкий осадок, мелкоалевритовый ил.
Я просматривал в бинокулярный микроскоп образцы донных отложений и видел в пробах с рифа кусочки разбитых кораллов, обломки круглых листочков известковых водорослей, обломки розовых веточек кораллины. В пробах из лагуны преобладали раковинки корненожек, напоминающие хрустальные туфельки или диковинные фарфоровые сосудики. Похоже, Дарвин был прав, но все-таки мне хотелось своими глазами увидеть, как выглядит коралловый риф.
Мы выбрали место, где глубина позволяла работать в аквалангах. «Ихтиандр» отдал якорь на глубине 25 м. Спустили шлюпку, и из нее, одев акваланги, один за другим стали прыгать в воду пловцы, допущенные к водолазным спускам. На банке Сая-де-Малья вода была изумительно прозрачной, и было решено погружаться без страховочных фалов, парами. Мой опытный напарник Игорь Данилов нырнул и быстро ушел под воду, а я замешкался, одевая акваланг. Когда я спрыгнул в воду, остальные пятеро уже были на дне. Я остался на поверхности один, да обеспечивающий водолаз сидел в шлюпке. Как только я отпустил поручни трапа, меня понесло течение. Не успел я глазом моргнуть, как оказался метрах в десяти от шлюпки, позади нее. Я взял загубник акваланга в рот и попробовал нырнуть, но вместо воздуха в рот хлынула вода. Я выскочил на поверхность. За спиной раздавалось зловещее шипение – акваланг был неисправен. Течение тем временем уносило меня все дальше от шлюпки. Я не на шутку перепугался. «Что делать? – стучало у меня в мозгу. – Так ведь и погибнуть можно».
Выход был только один: плыть к шлюпке. Я выплюнул загубник (он был бесполезен), взял в рот дыхательную трубку и изо всех сил заработал ластами, помогая и руками. Расстояние до шлюпки медленно сокращалось. Я еще поднажал и спустя минут пять ухватился за поручни трапа. С трудом взобравшись в шлюпку, я показал обеспечивающему водолазу на струю воздуха, вырывавшегося из легочного автомата. Он пожал плечами и молча дал мне другой. Одевая его, я как бы невзначай сказал:
– Там течение очень сильное…
