В 1554 году (первый год жизни Генриха) с начала эры Христа прошло четырнадцать веков (1400), четырнадцать десятилетий (1400+140=1540) и четырнадцать лет (1540+14=1554).
Его жену звали Мария Медичи (Marie deMedicis), имя которой во французском написании также состояло из четырнадцати букв. А его первая жена, Маргарита де Валуа, родилась 14 мая 1553 года, сумма цифр которого равна четырнадцати.
И наконец, день 14 мая стал для Генриха роковым.
На коронацию Марии он согласился после длительных сомнений. Беседуя с близкими ему придворными, он не раз говорил о дурных предчувствиях и об опасности, которая, возможно, грозит ему во время коронации. «Он назначил церемонию на 13 мая и приказал приготовить въезд новой королевы в Париж к 16 мая, то есть после дня рождения прежней королевы. Здесь проявилось присущее Генриху чувство такта, а также некий фатализм, а может быть, и то и другое»67.
Утром четырнадцатого числа Генрих молился дольше обычного. После обеда он на короткое время вдруг стал очень весел и заявил:
– Не мешало бы подышать воздухом. Подать мне экипаж!
Карета Генриха свернула на узкую улочку Ферронри (по-французски Rue de la Ferronneńe), «имевшую в названии 14+4 буквы, причем лишние четыре буквы приходились на предлоги «de 1а», которые иногда опускались в названиях улиц. […] По некоторым свидетельствам, 14 мая 1554 года был издан указ о расширении Rue de la Ferronneńe, но он так и остался на бумаге»68.
Похоже, отправляясь в арсенал, Генрих решил испытать судьбу. В результате случилось то, чего и следовало ожидать…
Убийца достиг своей цели только благодаря узости улицы. Если бы ему пришлось пройти еще несколько шагов, то сопровождавшая короля свита смогла бы помешать нападению, как это бывало раньше. Правление Генриха IV сопровождалось многочисленными заговорами. Например, 27 декабря 1595 года к нему подбежал юноша и попытался ударить кинжалом в грудь. Генрих в этот момент наклонился, чтобы поднять с колен одного из придворных. Это спасло ему жизнь, а покушавшегося, некоего Жана Шателя, действовавшего при подстрекательстве иезуитов, схватили гвардейцы. После этого, кстати, иезуиты были изгнаны из Франции, но ненадолго. В 1603 году Генрих разрешил им вернуться и даже взял себе духовника-иезуита.
Однако на сей раз все, по-видимому, было предопределено…
* * *
На допросе убийцу короля так и не смогли заставить заговорить. Все, что удалось узнать, – его имя: Франсуа Равальяк…
Как потом выяснилось, этот человек был школьным учителем из Ангулема и несколько раз безуспешно пытался вступить в католический монашеский орден. Якобы было видение, после которого он счел, что его миссия – убедить короля обратить всех гугенотов в католицизм. Как известно, Генрих IV сам был гугенотом, но, чтобы получить французскую корону, перешел в католичество. О том, что насильственное обращение гугенотов в иную веру никак не входило в его планы, свидетельствует Нантский эдикт 1598 года, завершивший религиозные войны. Согласно этому документу католицизм объявлялся во Франции господствующей религией, но гугеноты получили свободу вероисповедания и могли свободно вести богослужение почти во всех городах королевства (Париж в их число не входил). Вероятно, Франсуа Равальяка не устраивала такая лояльность, и он решил убить «недостойного» короля, «терпевшего в государстве две религии и хотевшего воевать с папой». При этом он был уверен, что совершает богоугодное дело.
Как писал потом верный советник и министр финансов Генриха IV герцог де Сюлли, «природа наградила государя всеми дарами, только не дала благополучной смерти»69.
Простые французы, узнав о смерти своего правителя, были ошеломлены. Торговцы позакрывали свои лавки, многие плакали прямо на улицах.
Полтора месяца гроб с забальзамированным телом Генриха IV стоял в Лувре. В этом нет ничего удивительного – многие хотели проститься с королем, и его бывшие подданные добирались в Париж пешком либо на лошадях из самых отдаленных провинций.
Похороны состоялись в королевской усыпальнице аббатства Сен-Дени лишь 1 июля. В день похорон весь Париж высыпал на улицы. Толпа была так велика, что началась давка, – каждый желал пролезть вперед и взглянуть на траурный кортеж.
Присутствующих в соборе растрогал поступок юного дофина. Мальчик опустился на колени и поцеловал пол у гроба своего отца. Пол был грязен от множества ног, но Людовика это нисколько не смутило.
Придворные дамы в черных одеяниях плакали. Мария Медичи, одетая в темно-фиолетовый бархат, сказала своим детям:
– Молитесь вместе со мной. Здесь покоится наше счастье и слава Франции. Попросим же Бога, чтобы наши надежды не умерли вместе с ним. Если несчастье один раз переступило порог дворца, оно редко останавливается в прихожей… Огромное дерево упало, а его побеги еще так слабы… Дети мои, молитесь за вашего августейшего отца…
Чуть позже она почти шепотом, обратилась к дофину:
– Видишь, сын мой, эту огромную толпу? Они все плачут, потому что мы плачем… Но большинство из них только и мечтают, чтобы отодвинуть нас и захватить корону… Но ты должен знать: твоя мать – лучшая поддержка и опора. Поклянись же на могиле отца, что никогда не предашь ее и позволишь ей заботиться о том, что принадлежит нам по праву!
Девятилетний мальчик положил руку на могильную плиту и твердо сказал:
– Клянусь, мама!
* * *
Франсуа Равальяк был казнен 27 мая 1610 года на глазах у разъяренной толпы. Он не отрицал своей вины, но даже под пытками не назвал ни одного имени, утверждая, что к покушению на жизнь короля его никто не подстрекал, что убийство было совершено им по личному усмотрению, без чьего-либо наущения или приказания.
Неужели он не лгал?
Судьи терялись в догадках. Но в конце концов их мысль пошла по привычному пути: Равальяка подстрекал к злодеянию сам дьявол, известный враг рода человеческого. Нашелся и свидетель, некий Дюбуа; некоторое время он ночевал в одной комнате с Равальяком и утверждал, что видел однажды сатану, приходившего к его соседу в виде «огромного и страшного пса».
Убийцу четвертовали в центре Парижа, на Гревской площади.
В те времена с приговоренными к казни не церемонились. «В глаза преступника можно бросать все – «грязь и другие нечистоты без камней и других вещей, которые могли бы ранить»70, – гласил Королевский ордонанс 1347 года.
Естественно, всевозможным оскорблениям со стороны толпы подвергся и Равальяк – чтобы довести его до места казни целым и невредимым, потребовалась военная сила.
Даже стоя на эшафоте, под угрозой отказа в отпущении грехов, он «снова и снова повторял, что действовал в одиночку. Он был искренне убежден, что от этих слов, сказанных им за минуту до начала варварской казни, зависело спасение его души»71.
Равальяка положили на спину и крепко привязали цепями. Затем «ему отрезали руку, терзали калеными щипцами… лили на него раскаленный свинец»72. Наконец конечности Равайяка привязали к четырем сильным лошадям. Палачи подрезали осужденному сухожилия и кнутами заставили лошадей двигаться в разные стороны.
