«Едва ли не с год мы были почти неразлучными, — продолжает свои воспоминания И. И. Дмитриев, — склонность наша к словесности, может быть, что-то сходное и в нравственных качествах укрепляли связь нашу день ото дня более. Мы давали взаимный отчет в нашем чтении: между тем я показывал ему иногда и мелкие свои переводы, которые были печатаемы особо и в тогдашних журналах».
Иван Иванович Дмитриев стал руководителем Карамзина при первых его шагах в литературной работе, так как сам уже имел некоторый опыт. Уже три года он сочинял стихи. Начав с того, что принимал за стихи две прозаические строки, оканчивающиеся рифмующимися словами, он понемногу — по «Риторике» Ломоносова и другим книгам — освоил технику стихосложения и, увлекаясь легкой французской поэзией, писал в подражание ей эпиграммы, надписи, мадригалы. Его старший брат Александр, живший с ним вместе, читал более серьезные книги и время от времени журил его за то, что он предпочитает древней истории пустые песенки, и называл невеждою и жалким рифмокропателем. В то же время Дмитриев познакомился с несколькими молодыми офицерами, которые, как и он, интересовались литературой и сочиняли сами: подпоручиками Измайловского полка Михаилом Никитичем Муравьевым и Семеновского Федором Ильичом Козлятевым, имена которых впоследствии стали достаточно известны в истории русской литературы и просвещения. Некоторые свои стихотворения Дмитриев печатал в журналах, но, боясь критики брата и знакомых, не подписывал их. За печатаемые стихи не платили, «единственным возмездием, — вспоминал он, — было для меня писать и видеть их в печати». Одновременно он переводил с французского языка небольшие прозаические произведения. «Этот труд был для меня прибылен, — рассказывает Дмитриев, — я отдавал переводы мои книгопродавцам; печатали их своим иждивением, а мне платили за них по условию книгами. Таким образом, я завел порядочную русскую библиотеку».
Дмитриев предложил Карамзину также заняться переводами для книгопродавцев. Настойчивость друга и, видимо, еще в большей степени собственная внутренняя склонность, уроки Шадена, лекции Шварца и упражнения, выполнявшиеся по его заданию, — все это склонило Карамзина приступить к переводам.
Для первого перевода Карамзин выбрал немецкое сочинение «Разговор Австрийской Марии Терезии с Российскою Императрицею Елисаветою в Елисейских Полях». Наверное, на выбор именно такого сочинения повлиял старший брат И. И. Дмитриева, Александр, с которым Карамзин сошелся в то время гораздо ближе, чем с младшим, хотя, казалось бы, должно быть наоборот. Наверное, интерес Александра Дмитриева к истории, вообще к серьезной литературе более отвечал тогдашнему умонастроению Карамзина, чем легкая французская поэзия.
Примечательны персонажи «Разговора…». Мария Терезия (1717–1780) — эрцгерцогиня австрийская, королева Венгрии и Чехии, великая герцогиня тосканская и римско-германская императрица — выдающаяся государственная деятельница, выведшая Австрию на одно из первых мест в Европе, покровительствовавшая наукам и искусствам. Современники отмечали ее такт, обаяние, умение выбирать сотрудников. Одним словом, Мария Терезия представлялась современникам личностью, олицетворявшей просвещенный XVIII век. Елизавета Петровна (1709–1761) — почти ровесница Марии Терезии, ее царствование воспринималось как возрождение России после страшной бироновщины. Можно полагать, что героини сочинения, избранного Карамзиным для перевода, вызывали у него и интерес, и симпатию. О Елизавете Петровне в 1803 году он писал: «Имя Елисаветы напоминает — если не чрезвычайные, великие дела, то, по крайней мере, веселый двор и счастливое царствование, которое после бывших строгостей казалось весьма человеколюбивым. Россия на первых местах государственных увидела опять русских, снова услышала вокруг трона любезный язык свой, отдохнула и оживилась. При Елисавете родилась и торжествовала наша поэзия. Счастливая песня делала счастие стихотворца, и какая-то нежность была общим характером двора государыни мягкосердечной, не хотевшей наказывать смертию и самых злых преступников. Довольно для приятной картины!» Во время перевода «Разговора…» оценка Карамзиным веселой императрицы наверняка была еще более восторженной.
К сожалению, ничего нельзя сказать о содержании «Разговора…» и качестве перевода: до сих пор историками литературы не обнаружены ни оригинал, ни перевод.
Жанр «разговора в царстве мертвых» имел большое распространение в европейских литературах XVII–XVIII веков, в том числе и в России. Порожденный одной из самых читаемых тогда книг — «Сравнительными жизнеописаниями» Плутарха, этот жанр давал возможность автору изобразить избранных им исторических персонажей в том облике, как он их воспринимает, и высказать их устами свое отношение к различным социальным и моральным проблемам. Не обладая художественными и литературными достоинствами, «разговоры» тем не менее интересны тем, что в них ярко отражаются как воззрения эпохи вообще, так и личные взгляды автора.
Чтобы дать представление современному читателю об этом жанре, приводим небольшой отрывок из «Разговора в царстве мертвых между Александром Великим и Геростратом», написанного в 1755 году А. В. Суворовым, в то время 25-летним поручиком, и тогда же напечатанного в журнале А. П. Сумарокова «Ежемесячные сочинения, к пользе и увеселению служащие»:
«Александр. Я отечество свое, Македонию, возвысил.
Герострат. По смерти твоей Македония осталась равночастною другим греческой монархии провинциям, а во время твое, жертвуя ненасытному твоему тщеславию, всех более стран беспокойства претерпевала, для того только, чтоб македоняне могли сказать: „Александр, разоритель вселенныя, рожден от нашего народа“. И если сим тебя история возвышает, — возвышает и меня, когда потомки наши читают: „Герострат сжег великолепный ефесский храм“.
Александр. Я пролитием крови своей приобрел себе великое имя.
Герострат. Скажи лучше: пролитием крови множества народа. А я единым своим животом вечную себе сделал славу».
Перевод «Разговора Австрийской Марии Терезии с Российскою Императрицею Елисаветою…» — начало профессионального пути Карамзина-литератора.
«Я советовал ему, — рассказывает Дмитриев, — показать его книгопродавцу Миллеру, который покупал и печатал переводы, платя за них, по произвольной оценке и согласию с переводчиком, книгами из своей книжной лавки. Не могу и теперь вспомнить без удовольствия, с каким торжественным видом добрый и милый юноша Карамзин вбежал ко мне, держа в обеих руках по два томика Фильдингова „Томаса-Ионеса“, в маленьком формате, с картинками, перевода Харламова. Это было первым возмездием за словесные труды его».
Следующим произведением, которое взял Карамзин для перевода, была идиллия «Деревянная нога» Соломона Геснера — швейцарского поэта-сентименталиста, книги которого наряду с сочинениями Геллерта рекомендовал своим ученикам Шаден. В программном стихотворении Карамзина «Поэзия», в примечании к которому сказано: «Сочинитель говорит только о тех поэтах, которые наиболее трогали и занимали его душу», Геснеру посвящены следующие строки:
Альпийский Теокрит, сладчайший песнопевец … В восторге пел ты нам Невинность, простоту, пастушеские нравы И нежные сердца свирелью восхищал. Сию слезу мою, текущую столь быстро, Я в жертву приношу тебе, Астреин друг! Сердечную слезу, и вздох, и песнь поэта, Любившего тебя, прими…
Идиллию Геснера, написанную стихами, Карамзин перевел в прозе.
