Повышенное внимание властей к воинским традициям Кавказа во многом объяснялось тем, что местное население панически боялось введения рекрутской повинности, и даже слухи о ее введении порождали серьезные волнения[68]. Почву же для таких слухов нередко готовили сами власти своими неуклюжими действиями. В мае 1827 года по приказу И.Ф. Паскевича началось формирование нескольких грузинских и армянских батальонов по 945 человек в каждом[69]. Инструкции были составлены на основе рекрутских уставов (нормы мобилизации, порядок медицинского освидетельствования, комплектования частей, назначения командиров, обучения и т. д.). Многим грузинским дворянам было отказано по возрастным и медицинским нормам. Нарушение многовековой традиции (грузины служат, а армяне финансируют) усилило подозрение по поводу рекрутчины, поскольку в Персии именно армяне составляли пехотные и гарнизонные части. Предложение служить в пехоте грузинское дворянство расценило как намеренное оскорбление. Все эти новшества поставили Закавказье на грань мятежа, который удалось избежать, вообще отказавшись от комплектования национальных частей.
Военная организация на инородческих окраинах была теснейшим образом связана с организацией социальной, с экономическим укладом и бытом. Новшества в схеме набора рядового и командного состава болезненно воспринимались именно потому, что являлись или по меньшей мере выглядели в глазах туземного населения покушением на основы их бытия. Кроме того, в военном деле заметную роль играет образ врага, поскольку ратная мифология — обязательная часть системы морального воспитания солдат и офицеров. Поскольку почти все национальные окраины были присоединены силой оружия или угрозой его применения, тамошнее население видело в русском войске вчерашних противников, и с этим обстоятельством Петербургу тоже приходилось считаться. Практически на всех национальных окраинах России местные воинские культуры, хорошо приспособленные к тамошним условиям, являлись серьезным препятствием на пути включения их в общероссийскую систему отбывания воинской повинности.
Разного рода льготы по отбыванию воинской повинности также оказывали влияние на этнический состав армии. Освобождение от рекрутчины пожизненно или на определенный срок, замена натуральной повинности денежным взносом являлись важными льготами, которыми пользовались иммигранты[70]. В 1799 году от рекрутчины во всех видах освобождались армяне Дербента, Григориополя и Старого Крыма[71]. «Вольные люди», поселившиеся в Курляндии, большей частью выходцы из различных европейских стран, освобождались от натуральной воинской повинности с обязательством платить по 500 рублей за рекрута[72]. Разного рода льготы фактически принимали «национальный» характер в тех случаях, когда они относились к территории, где проживало однородное в этническом смысле население. Широко была распространена практика льгот для территорий, включаемых в состав империи для того, чтобы привлечь симпатии новых подданных или по крайней мере снизить напряженность во вновь завоеванных областях. Так, например, введение рекрутчины в Литве началось с того, что жителям края разрешили выставлять наемников, которые обязывались служить только восемь лет[73]. В 1783 году от рекрутского набора были освобождены прибалтийские и белорусские губернии[74]. Правительство не решилось ввести рекрутчину в Финляндии, хотя вопрос об этом неоднократно поднимался в первой половине XIX века[75]. «Уравнение» финнов с остальными подданными Российской империи в этом отношении «отбрасывало» их на полтора столетия назад, когда они сумели добиться введения особой системы комплектования — так называемой индельты. О распределении уроженцев края по русским частям не могло быть и речи, а формирование национально однородных регулярных частей представлялось опасным делом. На территориях, доставшихся России после разделов Польши, оказалось много людей, не имевших права на поступление в полк юнкером (как дворянин), но в то же время и не подлежащих рекрутчине. Выход отчасти был найден в вольной вербовке уланских и гусарских полков. Наборы не проводились и в 100-верстной приграничной полосе, поскольку ее уроженцы считались особо склонными к дезертирству. В Закавказье ситуация осложнялась тем, что здесь часто имели место переселения добровольные и насильственные.
Судя по публицистике, мемуарам и военно-географическим сочинениям, в военной среде России в XIX столетии сложились некоторые устойчивые представления о «природных» качествах различных народов. Качества эти рассматривались через призму пригодности для воинской службы в рамках армейской субкультуры своего времени. Во внимание принимались физические кондиции и «характер», воинские традиции, политическая благонадежность и «уровень культуры». При всей расплывчатости последней формулировки несомненным является то, что за точку отсчета этого самого уровня принимался некий «европейский» стандарт (тоже четко не обозначенный). Наиболее «культурными» назывались поляки, немцы-остзейцы и латыши, наименее — кочевые народы Сибири, Казахстана и Средней Азии. В наиболее концентрированном виде эта точка зрения представлена в работе полковника Генерального штаба А.Ф. Риттиха «Племенной состав контингентов Русской армии и мужского населения Европейской России», изданной в 1875 году. Аналогичный подход мы видим в трудах военных географов и статистиков XIX века[76]. Грузины считались хорошими воинами за природную храбрость, любовь к оружию и прочные воинские традиции. Риттих особенно выделял сванов, называя их народом «переносливым и упорным в обороне»[77].
Специфические условия Кавказского театра военных действий также стимулировали мобилизацию местных контингентов. Полковник Краевич в «Военном обзоре Рионского края» считал целесообразным привлекать грузин к службе в иррегулярных частях: «Способность к аванпостной службе и действиям малой войны, воинственный дух, привычка и умение обращаться с оружием, знание и привычка к горной местности делают из милиции превосходное войско для выполнения всех действий до решительной встречи с неприятелем и при столкновении в открытом бою; по крайней мере, с турками, милиция, несмотря на неправильность строя, отсутствие военного образования, малое знакомство с требованиями дисциплины и вообще, несмотря на свой главный характер как войска иррегулярного, одерживала блистательные победы. Нужно воспользоваться военными способностями населения, которое еще не отвыкло от оружия и радостно откликается на военный призыв»[78]. Мысли о необходимости использовать местные кавказские ресурсы для пополнения армии приходили в голову начальства в связи с высокой смертностью солдат, непривычных к климату Грузии и Азербайджана[79]. О том же писал и известный публицист В. Величко: «В армии русские… теснее всего сходятся с грузинами… Генералы из грузин популярны среди русских солдат, как люди с надлежащей осанкой и мужественные»[80]. Сказанное, скорее всего, соответствует действительности. Офицер-дворянин, независимо от своего происхождения, был «барином», социокультурным чужаком для солдата, выходца из крестьянства. И не так уж важно, говорил ли он чисто по-русски или с акцентом. Все равно это был не народный русский язык. Доверие и популярность среди солдат начальник завоевывал своей храбростью и «удачливостью», к какой бы национальности он ни принадлежал.
