Они были в машине, погромыхивавшей по шоссе. За рулем сидел Том, темноволосый и мускулистый. Он вел машину, попутно болтая с женой о том, что она приготовит им на обед. Уош, тогда такой маленький, что едва мог выглянуть в окно, был пристегнут к заднему сиденью. Откинувшись на спинку, он смотрел на облака, длящие свой вечный бег, прерываемый разве что крышами зданий, которые Уош помнил с предыдущих поездок за покупками. Мать включила радио и принялась подпевать. Уош поддержал ее, в меру своих силенок. Их голоса вплетались в звуки музыки и редких встречных машин. Голубое небо безмолвно скользило над бесконечным миром.
Вдруг шины завизжали, Том отрывисто выругался, небо как-то необычно перекосилось. Угол обзора стремительно сужался, и до Уоша дошло, что машина переворачивается вверх тормашками. Корпус сотряс сильный удар. Испуганного Уоша, пристегнутого ремнем безопасности, бросало туда-сюда. Все закончилось так же быстро, как началось. И наступила тишина. Машина лежала на боку. Уош заплакал, принялся звать маму. Она висела на ремне, неестественно изогнувшись, ее руки бессильно раскачивались взад и вперед, точно два маятника.
– Мама! Мама! – надрывался мальчик.
– Успокойся, Уош, – пробормотал Том.
Отец находился в той части машины, которая была на земле. Он суматошно барахтался в своем ремне, пока наконец не отстегнул его. Уош заревел, размазывая кулачками слезы, потом тоже схватился за ремень.
– Подожди немного, сынок, – продолжил Том сдавленным от боли голосом.
Тут-то Уош и увидел кровь. Лобовое стекло было разбито, на лице отца кровоточила широкая рана. Том, поморщившись, дотронулся до щеки, кровь текла ручьем. Уош никогда прежде не видел, чтобы у отца шла кровь. Такое чувство, словно рухнула опорная стена.
Мать все так же бессильно висела на ремне. Том обхватил ее вялое тело и, бережно поддерживая голову, кое-как отстегнул ремень безопасности. Она, словно кукла, обмякла на его руках, Том едва удержался на ногах. Уош громко зарыдал.
– Все в порядке, сынок, – сказал ему Том. – Я сейчас, вот только мамочку вытащу.
Стоя на водительской дверце, он осторожно опустил жену себе под ноги, пытаясь сориентироваться в перевернутом салоне. Потом, перегнувшись через спинку, дотянулся до Уоша, расстегнул ремень и подхватил мальчика прежде, чем тот упал.
– Все будет хорошо, – повторял он.
Но Том ошибся. Когда мать была извлечена из машины, Уош с Томом сразу увидели рану на ее голове. Впоследствии судмедэксперт сказал, что она ударилась виском, когда машина перевернулась и упала со склона горы. Смерть наступила мгновенно.
После аварии жизнь Тома тоже пошла под откос. Днями напролет он валялся в кровати и пил. По ночам Уоша часто будили его рыдания, доносившиеся из-за закрытой двери спальни. Мальчик стучался к нему, спрашивая, что случилось, отец не отвечал. Не отсылал сына в постель, даже не пытался скрыть слезы. Том продолжал рыдать, выкрикивая имя жены, в то время как маленький беспомощный ребенок сидел на полу под дверью его спальни.
Тогда бабушка начала забирать Уоша на выходные. Постепенно уик-энды растянулись на целые недели, пока наконец Том, присев как-то на диван рядом с сыном, не объявил:
– Мне нужно ненадолго уехать.
Он произнес эти слова ровным, глухим голосом. Рана, полученная в аварии, зажила, превратившись в шрам, который, очевидно, должен был остаться с ним до конца его дней. Длинный рубец, бросающийся в глаза, как пустота, оставленная после себя смертью.
Это случилось шесть лет назад. Теперь Уош сидел на поляне с человеком, очень похожим на отца, каким он его помнил, но который им, конечно, не являлся. Уош тоже больше не был тем маленьким мальчиком. Оба они стали чужими. Незнакомцами, поселившимися в телах людей, когда-то любивших друг друга.
– Еще пять минуточек! – крикнула Кармен.
– Ты говорила это пять минут назад! – заорала в ответ Эйва.
Обе они обретались в разных концах дома: Кармен в своей ванной, куда она бегала уже в третий раз за четверть часа, Эйва – в своей, где упорно сражалась с непокорными волосами. Намечался визит к доктору Арнольду.
После того как их мир рухнул, мачехе с падчерицей волей-неволей приходилось много времени проводить вместе. После того случая в больнице, когда в палату ворвались двое мужчин, стало ясно, что ходить в школу Эйве небезопасно, и она торчала дома. Вокруг дежурило все больше полицейских. Пока им удавалось как-то сдерживать толпу. Шериф, разумеется, не мог постоянно находиться с дочерью, так что Эйву опекала Кармен, чему девочка была не слишком рада, чувствуя себя словно под домашним арестом.
Вполне достаточно, чтобы начать бояться внешнего мира.
День за днем, час за часом они действовали друг другу на нервы. Эйва раздражалась по малейшему поводу, разворачивая настоящие сражения из-за всяких пустяков. Как то: выбор телепрограммы, пестрые занавески, повешенные Кармен на кухне… Иначе говоря, мелочей, из-за которых, по большей части, и происходят семейные баталии.
Кармен же только улыбалась, всякий раз протягивая падчерице оливковую ветвь.
Сегодня Кармен нужно было посетить своего врача для планового осмотра, а Мейкон задержался на работе и не смог сопровождать жену. Шериф старался участвовать во всем, что было связано с будущим ребенком, но когда он уже собрался покинуть участок и отправиться к доктору Арнольду, зазвонил телефон: в город нагрянуло очередное религиозное братство. После происшествия, в Стоун-Темпле обосновалось уже несколько подобных организаций, однако эта, похоже, была особенной: более многочисленной, сплоченной и дисциплинированной. Прибыло несколько десятков человек, собиравшихся поставить в парке громадный шатер. Все это было достаточно серьезно, и Мейкон просто обязан был поприсутствовать, чтобы напомнить всем: в городе имеется шериф. Людям приходится напоминать о таких вещах.
Кроме того, его присутствия на подобных мероприятиях требовали кое-какие бюрократические формальности. Бумаги, и все такое прочее. В конце концов, он действительно был шерифом Стоун-Темпла.
В результате к врачу с Кармен пришлось отправиться Эйве. Мейкон торжественно поклялся, что это – первый и последний осмотр, который он пропустит. Впрочем, был и положительный момент в том, что Кармен с Эйвой поехали в этот раз без него. В последнее время Мейкон только и думал, как бы их примирить. Если им требовалось куда-нибудь поехать, он отговаривался срочной работой или головной болью, а потом, стоя на крыльце, наблюдал, как они вдвоем уезжают из дома, и старательно махал рукой, пока машина не скрывалась из виду. Он как будто надеялся, что его образ, запечатленный в их памяти, станет клеем, который не позволит дочери и жене отдалиться друг от друга в отсутствие отца и мужа. И хотя он не поручился бы за эффективность избранной им методы, все выглядело так, что две главные для него женщины потихоньку начинают притираться друг к другу. Что ни говори, а даже скромные победы – это все-таки победы.
Однако главные надежды он возлагал на будущего ребенка. Если все прочие усилия окажутся напрасными, новая жизнь станет теми узами, которые свяжут Кармен и Эйву. Мейкон часто представлял, как жена и дочь вместе сидят на кухне: кормят малыша, хохочут, когда тот выплевывает овощное пюре… В его мечтах Кармен, Эйва и младенец шли ему навстречу: Эйва держала под руку Кармен, а та – катила детскую коляску. Сам он ждал их на крыльце дома и махал им рукой, готовый заключить в объятия всех троих. Эти видения бережно хранились в самом потаенном уголке его души. Они были слишком хрупкими, чтобы делиться ими с кем бы то ни было.
