Вот моя рука, мой возлюбленный, моя Англия. Я твоя — и разумом и сердцем.
Из народной баллады елизаветинского времени Обрученная с нацией
Помимо многих напастей и катаклизмов, таких как Реформация, религиозные, гражданские и прочие войны, кои в XVI веке осложняли жизнь и простых обывателей, и государственных мужей, особенностью этого столетия было обилие правивших женщин. Властная итальянка Екатерина Медичи, стоявшая за спиной своих сыновей — королей Франции, шотландская регентша Мария Лотарингская и сменившая ее в качестве королевы Мария Стюарт, Маргарита Пармская — регент в Нидерландах, Джейн Грей, Мария и Елизавета Тюдор — королевы в Англии. Правление любой из них уже не казалось обществу аномалией, ибо в эпоху Ренессанса женщины приблизились к мужчинам по уровню образования, и последние иногда снисходили до признания, что те не есть непременно существа низшего порядка. И все же власть женщины воспринималась как нечто временное, допустимое лишь до тех пор, пока она либо не выйдет замуж и не передаст бразды правления своему мужу, пересев из зала совета к колыбели и пяльцам, либо не воспитает малолетнего наследника. Слишком много опасностей могла навлечь на страну слабая, уступчивая, легко поддающаяся чужому влиянию или, наоборот, страстная и неуравновешенная правительница. Пример покойной Марии Тюдор, вовлекшей страну в непопулярный политический союз, убеждал в этом как нельзя лучше.
В 1558 году шотландский протестантский проповедник Джон Нокс разразился трактатом с весьма символичным названием «Первый трубный глас против безбожного правления женщины». Хотя Нокс метил персонально в Марию Тюдор — «Иезавель Англии», осуждая жестокость ее религиозных гонений, он суммировал все расхожие предрассудки и аргументы из арсенала современного ему мужского шовинизма: «Допустить женщину к управлению или к власти над каким-либо королевством, народом или городом противно природе, оскорбительно для Бога, это деяние, наиболее противоречащее его воле и установленному им порядку, и, наконец, это извращение доброго порядка, нарушение всякой справедливости. Природа… предписывает им быть слабыми, хрупкими, нетерпеливыми, немощными и глупыми. Опыт же показывает, что они также непостоянны, изменчивы, жестоки, лишены способности давать советы и умения управлять… Там, где женщина имеет власть или правит, там суете будет отдано предпочтение перед добродетелью, честолюбию и гордыне — перед умеренностью и скромностью, и жадность, мать всех пороков, станет неизбежно попирать порядок и справедливость»[4].
Быть женщиной на политической арене того времени означало обладать заведомым недостатком в глазах подданных и монархов. В конечном итоге ни одна из названных выше незаурядных и одаренных правительниц не преуспела на этом поприще и, умирая, не могла сказать, что была любима своим народом. Джейн Грей и Мария Стюарт сложили головы на плахе — народ безмолвствовал, Маргариту Пармскую смело восстание, Екатерина Медичи осталась в памяти французов итальянской ведьмой и старой колдуньей, Мария Тюдор и Мария Лотарингская умирали в полном разочаровании, видя, как рушится все, что они создали.
Одна лишь Елизавета не только смогла удержаться на троне в течение рекордно долгого срока — сорока пяти лет, но и стала частью великой английской национальной легенды, с непередаваемым искусством обратив свой «величайший недостаток» в преимущество и источник силы.
Когда Елизавета гарцевала на белом коне по дороге в Тауэр, ей было двадцать пять лет — не так мало по меркам того времени, когда выходили замуж в четырнадцать, а умирали порой уже в сорок, но очень немного для правительницы. На хранящемся в личной коллекции королевы Великобритании портрете Елизаветы в коронационных одеждах она изображена с молочно-белой кожей, неземным, отрешенным взглядом и легкой затаенной полуулыбкой. Королева так юна, тонка и изящна, что ей нельзя дать больше семнадцати. Многим из тех, кто не знал характера этой девушки, казалось, что корона и горностаевая мантия слишком тяжелы для нее и ей суждено долго оставаться прилежной ученицей в школе государственного управления, постигая секреты власти у искушенных советников. Как же они обманывались! Не непосвященным новицием, не робкой ученицей вступала она под своды Уайтхолла, а трезвым политиком. Члены королевского совета поняли это уже после первых ее речей, полных зрелых суждений. Но даже они не подозревали, что перед ними — гениальная актриса с врожденным трагическим темпераментом и потрясающим «чувством зала».
Выросшая на римских авторах, она ясно видела каркас того общественного здания, которым ей предстояло управлять: «populus» (народ) — горожане, купцы, крестьяне-йомены, ремесленники, трактирщики и подмастерья, словом, та пестрая толпа, что ликовала, встречая королеву на ее триумфальном пути; «nobiles» — знать, дворянство, аристократы, среди которых было немало и друзей и врагов; «senatus» — парламент и «consulis» — королевский совет, с которыми требовалось найти общий язык. Классические максимы управления были известны ей из книг. Необходимо выбрать верных и рассудительных министров, чаще прибегать к совету сената, сиречь парламента, и добиваться его согласия в важнейших государственных делах, не спускать глаз с нобилей, склонных к амбициям и государственным переворотам, заботиться о народе, не обременяя его чрезмерными налогами, но и не ослабляя узды. Вопрос состоял в том, как осуществить это на практике. На пути к успеху каждую из этих групп предстояло завоевать, очаровать, подкупить — и властвовать.
