— Честно говоря, не знаю, — ответил он.
Из этого я сделала вывод, что мать Мануэля не была с ними в путешествии, а осталась в Копенгагене. Почему-то меня это обрадовало. У меня так и вертелись на языке следующие бестактные вопросы, но я попрощалась, потому что становилось прохладно. Но едва я поднялась со стула, как меня ужалило звонко зудящее насекомое. Красное платье хотя и хорошо в качестве романтической приманки для глаз в теплые вечера, но от комаров не защищает.
Мой квартирный хозяин пообещал, что завтра почистит поилки для птиц и нальет туда свежей воды, потому что старая — идеальный инкубатор для разведения комарья.
На пороге моей квартиры лежало судоку. Надеюсь, Мануэль не будет ежедневно приносить мне в дар по головоломке, как это делала моя прежняя квартирная хозяйка с библейскими цитатами. Перед тем как лечь в постель, я еще раз вышла на балкон. К этому времени уже стемнело, светились только белые цветы на кустах, да свет моей лампы привлекал ночных мотыльков. Я увидела, как мой домохозяин убирает внизу бокалы и винную бутылку и тоже покидает сад. Симпатичный человек, подумала я, рухнула с судоку на матрац и начала заполнять цифрами сетку — вернее, эту сатанинскую сеть. Другое занятие в постели иной раз было бы мне гораздо предпочтительнее.
В эту ночь мне приснился странный сон. На похоронах моего отца появилась и моя кузина со своим младенцем; она передала его мне, чтобы бросить лопату земли в могилу. Едва очутившись у меня на руках, дитя голосом птички принялось умолять меня, чтобы я его не бросала. Эта просьба хотя и тронула меня, но я не могла иначе. Когда подошла моя очередь, я положила дитя на лопату и принесла его в жертву моему умершему отцу. По рядам участников панихиды пронесся крик, но, ко всеобщему удивлению, из кустов выскочил маленький фавн, прыгнул в разверстую могилу и спас ребенка целым и невредимым. Он передал его матери, которая билась в истерике, и поскакал прочь галопом, словно молодой козлик. Я проснулась вся в слезах. К сожалению, я ничего не смыслю в толковании снов и не знаю, помог ли бы в этом случае старина Фрейд.
Сегодня последний день каникул. Я встала рано, в доме полная тишина. Мануэль проспит до полудня, как у них и должно быть в этом возрасте. А его отец? Когда я, не умывшись, выскользнула на балкон, он уже сидел в саду с чашкой кофе и газетой. Я побыстрей ретировалась.
Позднее Патрик Бернат позвонил мне по телефону, при том, что мог бы просто постучать или позвонить в дверь. И сказал, что подготовил договор аренды, мол, не хочу ли я его прочитать и подписать.
Мы договорились на двенадцать часов.
Разумеется, мне было любопытно, как у них там все устроено на первом этаже. Я была пунктуальна; дверь мне открыл Мануэль, который к этому времени уже встал.
В гостиной Бернатов стоял концертный рояль, который вызвал у меня удивленное восклицание.
— Кто же здесь играет на рояле? — спросила я.
— Только моя мама, — сказал Мануэль.
— Профессионально? — никак не могла уняться я, и лучше бы мне было прикусить язык.
— Она певица в Новой опере в Копенгагене, — пояснил господин Бернат и предложил мне стул.
Распечатанный стандартный договор найма жилья можно было купить в любом приличном писчебумажном магазине; я не увидела никаких специальных условий, на которые следовало бы обратить внимание, так что я подписала его сразу же. И с любопытством огляделась, пока господин Бернат скреплял договор в свою очередь собственной подписью.
В гостиной не было ни особого порядка, ни хаоса. Некоторые из темных предметов мебели перешли сюда, судя по всему, от дедушки и бабушки Мануэля, другие добавились после свадьбы Бернатов.
— Это дом ваших родителей? — спросила я.
— Да, я здесь вырос, — сказал он, — тогда здесь под одной крышей жили еще две мои тетки и бабушка, как раз в вашей нынешней квартире. Я рос среди сплошных женщин.
Не этим ли объясняется такое обилие колец у него на пальцах? За отпуск Бернат отрастил свои седеющие волосы и теперь убирал их в короткий хвост. Странным образом мы с ним носили одинаковые прически.
8
Одни только малыши-первоклашки еще радуются первому школьному дню, а остальные — и ученики, и учителя — не любят этот день. Единственно перспектива снова повидаться со школьными товарищами или — в случае учителей — с дружественными коллегами смягчает жесткое начало после долгого расслабления летних каникул. По крайней мере, мне достался мой прежний класс, так что не придется настраиваться на новые лица и имена. К счастью, в нашем классе не было по-настоящему проблемных учеников, не было конченых идиотов, чокнутых или отверженных. Не было девочек, которые вызывающе одеваются — или, точнее, раздеваются, — и не было мальчиков со склонностью к насилию. Это скорее пугливые, соблюдающие дистанцию, иногда скучающие, фрустрированные, незаинтересованные и мысленно отсутствующие дети, но разве сама я не была такой в этом возрасте?
Через две недели учебный ритм привычно установился, и тут я заметила, что Биргит старается меня избегать. Или это простая случайность? В прошлом учебном году мы довольно часто вместе проводили свободные часы в учительской. Может быть, в этом году наши учебные планы стали различаться сильнее? Но мне только на руку, что я вижу ее лишь изредка, поскольку я не уверена, смогу ли притворяться долго. Ведь в душе я желаю только неприятностей на ее шею, нагоняя со стороны Пижона, прыщей и бородавок или поцарапанного учениками автомобиля. Но только не развода, это ни в коем случае! Если Биргит въедет к моему Герноту в «наш домик», я сойду с ума.
Совершенно неожиданно я столкнулась с ней на большой перемене. Кажется, Биргит только что вырвало, потому что в точности так же, как тогда, на конференции, она снова вытиралась платком и была бледна как полотно. Пахло от нее чем-то кислым, что никак не похоже на ландыши. Во мне зародилось и стало расти страшное подозрение.
— Опять желудок бунтует? — спросила я, не добавив в свой тон ни нотки сострадания.
— Сама не понимаю, — выдавила она и поскорей покинула предбанник туалета.
«А что, если она в положении? — растерянно спросила я сама себя. — И если да, то кто может быть в этом повинен? Ведь она не хотела детей и неизменно убежденно это твердила. Если ее и впрямь обрюхатил мой муж, тогда потребуются более жесткие меры, чем кипящий чай!» При одной этой мысли я так разволновалась, что на свободный урок пришлось купить две сдвоенные брошюрки с судоку.
Но, наверное, я все-таки лишь жертва собственной фантазии. И неудивительно, ведь почти семь лет мои мысли каждые четыре недели вертелись вокруг одного: забеременела ли я наконец? И месяц за месяцем приносили мне только разочарование. Биргит и Штеффен никогда не говорили о возможности стать родителями и были таким образом почти единственными знакомыми, с которыми можно было говорить о чем-то еще, помимо детей. Строго говоря, это и был базис нашей дружбы, если само слово «дружба» не было ложью изначально.
