И всё-таки Лиза лучше. Роднее. Но тебе не нужна моя любовь. Ты боишься любви и бежишь от неё всю свою жизнь. Знаешь, а ты, вообще, трусиха. Прости меня, любимая, за такую фамильярность. Но ты боишься быть красивой, боишься выражать свои чувства и мысли. В тебе есть какая-то внутренняя несвобода, вот почему я всеми силами стараюсь раскрепостить тебя. Когда ты уедешь из России, мне будет приятно осознавать, что хотя бы в чём-то оказался полезным.
Ты уедешь, а я останусь. И всё будет кончено. Не буду врать, что ты – моя первая любовь, не первая, но от этого не менее сильная. Ты не любишь меня. Хотя иногда мне кажется, что я тебе нравлюсь, и ты могла бы завести со мной роман. Но я не гожусь для романов. Я хочу просыпаться с тобой и обнимать тебя во сне. Но никогда не буду. Потому что признание моё, нелепое и высокопарное, так и останется на этом листке.
Бог знает, сколько раз с моих губ готовы были сорваться любви, но в последний момент я видел РАЗНИЦУ между нами. Выхода нет, даже, если ты меня полюбишь. Я не смогу жить на твои деньги, а ты не сможешь жить со мной в коммуналке.
Итак, Элоиза. Лиза. Я люблю тебя. И что же мне делать? Иногда, когда ты случайно прикасаешься ко мне, я схожу с ума. Как мне хочется пойти в твою гостиницу и подсунуть под дверь это письмо. И пусть будет то, что будет, но ты будешь это знать. Но я, конечно, этого не сделаю… Единственное, о чём я осмеливаюсь молить Бога, – пусть он задержит тебя в Москве подольше.
Мне хотелось бы подписаться – твой Андрей, но я не твой и никогда им не буду.
Поэтому просто – Андрей.
Письмо выпало у меня из рук, и я зарыдала. Теперь уже баба Настя прыгала вокруг меня, пытаясь напоить меня-то водой, то валерианкой. Я отталкивала стакан, мне не хотелось успокаиваться. Как глупо. Оказывается, Андрей тоже любил меня. И мы могли быть счастливы. Могли, если бы я не оказалась такой трусихой. Я не позволила нам быть счастливой. Заметив, что он пытался мне что-то сказать, намеренно уходила от разговора. Боялась его слов, губ, взглядов. И самое страшное – боялась показаться смешной. Наверно, умерла бы от стыда в тот же миг, если бы узнала, что он изменяет мне с какой-нибудь девчонкой вроде Варьки. И далась же мне эта Варька. Я вздохнула и вытерла слёзы. Наверно, всё-таки подействовало то питьё, которое я всё– таки выпила. Повисла пауза. Баба Настя, сложив большие красные морщинистые руки на коленях, тоже ушла в свои мысли. В конце концов, я решила отдать ей письмо. Почему-то вдруг мне захотелось поделиться с ней тем, что Андрей любил меня.
– Прочтите, – я протянула ей листок из блокнота, исписанный мелким красивым почерком Андрея.
Старушка затрясла головой, отодвигаясь.
– Пожалуйста. Прочтите. Тогда вы всё поймёте.
Она вытащила из кармана цветастого застиранного, но чистого халата очки и начала читать. Потом мы сидели с ней вдвоём и молча вспоминали того, кого мы любили и потеряли. И я снова дала себе слово, что найду убийцу Андрея. Такой, как Андрей, должен был жить, чтобы приносить в этот жестокий мир тепло и счастье.
– Баба Настя, я понимаю, вам тяжело говорить об этом, но я вынуждена просить вас о помощи. Я должна найти того, кто это сделал.
– Но, наверно, милиция… Или как там это называется…
– Ваша милиция ничего не будет делать, – перебила её я. – Она предпримет несколько шагов для отвода глаз, потом закроет дело. Я уже была свидетельницей тому, как один из них, который был приставлен, чтобы охранять тело, пропустил меня за сотню баксов.
Баба Лиза покачала головой.
– Ты видела Андрея? – её голос дрогнул, она тоже не могла произнести слова «труп» или «тело». Для неё он оставался живым.
– Да.
– Он… хотя бы не мучился?
– Надеюсь, что нет.
– Хорошо, хоть не мучился! – Баба Настя всё-таки заплакала. – Ну понять не могу. За что? За что?
– Вот это я и хочу выяснить. Вы не знаете, что Андрей делал в музее?
– Конечно, знаю, – Баба Настя покачала головой. Мой-то, Саша, в этот день по графику был выходной, но Тимур попросил его поменяться. Ему куда-то надо было. А мы уже на дачу собрались ехать. Вот Андрей и сказал, что подежурит за него. Ему нравилось там бывать. Дом притягивал его. Хотя мой старик говорил, что там какие-то нехорошие вещи творятся по ночам. Будто бы в полночь слышится шум подъезжающей кареты. А ещё он видел, как сам собой зажигался свет. Он, вообще, боялся этого дома, как огня.
Я вспомнила, как на столе задрожала чашка, и куда-то исчез план, который я нашла. Руки покрылись мурашками.
Мелодия Элтона Джона ворвалась в наш разговор. Я вздрогнула от неожиданности. Мелодия звонка Андрюшкиного телефона. На тумбочке у двери мелькал экран его нокиевского телефона. Я подошла и быстро схватила трубку.
– Да, алло.
– Кто говорит? – спросил мужской молодой голос.
– Элоиза, – машинально ответила я, думая, что это кто-то из знакомых Андрея.
– Имей в виду, что тебе не стоит лезть в это дело, если хочешь ещё пожить. Уж больно ты любопытна. Чем быстрее ты уедешь отсюда и обо всём забудешь, тем лучше!
Звонивший дал отбой. Его номер, конечно, не определился. Баба Настя испуганно смотрела на меня.
– Кто звонил?
– Ошиблись, – соврала я, пытаясь унять дрожь в коленках, понимая, что звонил убийца. Впервые в жизни, я получила предупреждение.
Я крутила в руках гладкий черный слайдер. Вероятно, Андрей забыл его дома, когда пошел на это роковое дежурство.
– Я возьму этот телефон. Мне нужно выяснить с кем он общался последнее время. Потом, если не возражаете, передам его следователю.
– Хорошо, – кивнула баба Настя.
Я напряжённо думала. Мне не понравилось, что Тимур отказался от дежурства. Это была первая зацепка.
– А этот Тимур не говорил, почему он не может дежурить?
– Кажется, сказал, что плохо себя чувствует. Точно не помню. Тогда это казалось не важным.
Я кивнула и вошла в меню «Нокии», чтобы просмотреть последние вызовы, но не нашла ничего странного. Никаких поздних и неожиданных звонков. Хотя, вполне, возможно, убийца звонил с телефона с антиопределителем, как это было сейчас, и его звонок не остался в памяти.
В дверь квартиры позвонили, и баба Настя тяжело поднялась с дивана.
– Пожалуйста, если это милиция, не говорите никому о мобильном и о нашем разговоре.
Я бросила телефон в свою сумку и спрятала письмо Андрея в карман джинсов. Но это оказалась Варька, которая вернулась из института. Мы столкнулись с ней в коридоре, она посмотрела на меня так, словно я была виновата в том, что Андрея убили.
Я выскочила из дома, не в силах больше справляться с ощущением безнадёжности, которое нахлынуло на меня в доме, где он жил. Он больше никогда не войдёт в квартиру, не улыбнётся тем, кто его любит, не сядет на своё место у окна. Я шла, не понимая, куда иду и зачем, настолько боль поглотила все мои чувства. На языке крутился один единственный вопрос: За что?
