Утро следующего рабочего дня было таким же напряженным, как и весь предыдущий день. Мы все трудились, не отрываясь от компьютеров, и я могла позволить себе не думать о Беспрозванных. Я уже почти совсем о нем не думала, когда в дверь нашего бюро просунулась огромная голова Слона. Сергей Семенович Никифоров, начальник соседнего бюро, очень официально попросил меня на пару минут выйти в коридор. Я, стараясь не смотреть на того, из-за кого чуть не попала под машину, вышла за дверь.
– Наталья Львовна, – начал Никифоров, огородив меня своим телом практически с трех сторон – я вчера, кажется, позволил себе лишнего…
– Не стоит беспокоиться, – махнула рукой я. Честное слово, у меня был полон рот совсем других проблем. И личных, и производственных.
– И все-таки вы должны знать, что я всегда готов… что я всегда буду рад, если вы… Словом, я до конца жизни не забуду наш с вами совместный поцелуй!
Я подняла на него изумленные глаза, потому что ничего совместного у планктона с китом быть не может, а он взял да и запечатлел на моей щеке еще что-то вроде осьминожьего поцелуя. Я еле удержалась на ногах, а он походкой Ильи Муромца, восставшего на ноги после тридцатитрехлетнего сидения на одном месте, пошел в сторону своего бюро, в дверях которого… стояла его Муза, которая Лира, и довольно улыбалась. Меня сковал первобытный ужас. Я знала, что Лира Борисовна ищет повод для изгнания Слона из лона собственной семьи, но мне совершенно не хотелось быть этим поводом.
Я вернулась на рабочее место с потерянным лицом, а Володька Бондарев счел своим долгом заметить на все бюро:
– Ты, Натаха, в последнее время пользуешься небывалым успехом у мужчин! Я, знаешь, и сам уже начинаю подумывать, не приударить ли мне за тобой, пока не поздно!
– Правильно, Бондарев, приударь! – тут же одобрила его решение Надя Модзалевская. – А то тут некоторые не понимают, что пока они хлопают глазами и протирают и без того уже давно протертые штаны у компьютера, Наташку уведут из-под носа. Никифоров – это вам даже не Славик Федоров. Это ж понимать надо! Начальник бюро! У него «Ауди» и дача в Комарове, не говоря уже о Лире, которая в два счета даст ему свободу.
– Дураки, – пробормотала я и, по-прежнему не глядя на Беспрозванных, уселась за свой компьютер.
Когда время незаметно подкатило к полудню, Надя громко сказала:
– Ша, ребята! Так можно и надорваться! Объявляю обеденный перерыв! – И хрустко, вкусно потянулась.
Я обернулась к ней, щуря уставшие от компьютера глаза, а она подмигнула мне и крикнула Володьке:
– Бондарев! Пойдем поедим в каком-нибудь кафе. Или в «Чайной ложке», которая напротив. Надоели уже эти бутерброды!
– С большим удовольствием, Наденька! – радостно отозвался Володька и, похоже, подмигнул Беспрозванных.
Пошуршав куртками и похихикав в «еврогардеробе», Надя с Бондаревым ушли. Мы с Валерием Георгиевичем остались один на один. Я почувствовала тошноту, скручивающую узлом внутренности. Сначала подумала, что от голода, но потом поняла, что от неловкости – есть мне на нервной почве совершенно не хотелось. Хоть увольняйся, честное слово! И все из-за вчерашнего посещения «Чайной ложки», в которую сегодня, как в насмешку, отправились наши сослуживцы. Будь она неладна, эта «Ложка»! Вот что теперь делать? Но что-то сделать надо…
На подгибающихся ногах я пошла за стеллажи, чтобы Беспрозванных не думал, что я из-за него откажусь пить традиционный обеденный кофе с бутербродами, которые так надоели Наде. Я одним движением отвинтила крышку кофейной банки, но почему-то никак не могла попасть ложечкой в ее довольно-таки широкое горло. Да что же это такое?! Чего меня так трясет?! Нет, нет и нет, я в него не влюблена! Это же я все сама себе придумала для смеха: образцы, дегустация, доминанта… Ясно же, что это юмор.
Мне наплевать на его лисьи штаны, на его проеденный молью свитер. И мне все равно, какие у него глаза. Мало ли мужчин с красивыми глазами? У того же Славика глаза еще и получше. Да и у Конькова. У Никифорова тоже ничего себе глаза – серые и влюбленные. А если пренебречь лысиной Жени Ладынина, то… На этом месте собственных размышлений я почувствовала, что за моей спиной кто-то стоит. Хорошо, если это вернулась Юлия, которая с утра была на совещании…
Я медленно повернулась. Это была не Юлия. Это был Беспрозванных в новом коричневом джемпере, здорово подходящем к его смородиновым глазам, и со своей кружкой с синим павлином наперевес. Я постаралась как можно незаметнее опустить глаза ниже. Лисьих штанов не наблюдалось. На Валерии Георгиевиче были темно-синие джинсы. Ну вот! И здесь, как нынче принято говорить, полный облом: нам уже не придется выбирать в модном магазине ему одежду. Шоу разваливалось на глазах. Мне не вырастить лебедя из гадкого утенка, потому что он не такой уж и гадкий… Красивая голливудская мечта лопалась мыльным пузырем. Вообще все лопалось, разваливалось, рассыпалось в мелкий пепел.
Я посмотрела в лицо Беспрозванных, чтобы укрепиться духом, но неожиданно… утвердилась во вчерашней мысли, что готова продать душу за один его поцелуй. Ничего такого я ему, конечно, не сказала. Я вообще ничего не сказала. Я отвернулась к своей банке, с ходу попала ложечкой в ее горло и насыпала себе кофе. Я ничего не ждала от Валерия Георгиевича. Я была уверена, что он нальет себе кипятка и уйдет за свой компьютер. Но он продолжал стоять за моей спиной. Тогда я взяла свою чашку и хотела сама выйти из-за стеллажей, чтобы быть подальше от него, но он загородил мне дорогу и заговорил, заикаясь, останавливаясь и потрясая кружкой с павлином:
– Наталья Львовна… Я вчера был груб… простите меня… потому что я вообще ничего не понимаю… вы такая… а я что… я ничто… и вообще… Все, наверное, не так? Да? Все-таки шутка? Розыгрыш? Бондарев придумал? Они там с Надеждой хихикали за шкафом…
Я вгляделась в его лицо. Оно было взволнованно, одухотворенно и… прекрасно. Пожалуй, у меня еще есть шанс. От вчерашнего Валерия Георгиевича осталась еще спутанная грива темных длинных волос почти до плеч. Его можно отвести в навороченный парикмахерский салон… Или не надо? Я отставила в сторону свою дымящуюся чашку, подошла к Беспрозванных поближе, взяла двумя пальцами прядку волос, выскочившую ему на щеку. Он вздрогнул и уронил своего павлина, а я вдруг бесстыдно обвила его шею руками…
Его губы были мягкими и… сладкими, с привкусом «Nescafe». Он не курил, и это было здорово. Мой бывший муж Филипп дымил, как паровоз, и его поцелуи всегда отдавали никотиновым перегаром. Сейчас, за стеллажами, я вдруг почувствовала, как истосковалась по мужским объятиям. Может, небо меня простит и не станет отбирать душу за поцелуи Беспрозванных?
Мы целовались столько, сколько длился обед, несмотря на то, что я не только не перекрасилась, но так и не переоделась в юбку миди. Оторвались друг от друга мы только тогда, когда раздался скрип открываемой двери.
– Где они? – раздался встревоженный голос Нади.
– Унеслись на крыльях любви! – глупо сострил Бондарев.
Мы с Беспрозванных замерли на месте, но Надя сразу догадалась, где нас искать. Ее темная головка высунулась из-за стеллажа. Она сразу заметила наши сцепленные руки, раскрошенную ногами чашку с павлином, понимающе усмехнулась и обратилась к Володьке:
