Он нажал на газ, лихо развернулся, взвизгнув шинами. Солдаты в испуге ломанулись по кустам да подворотням. Подумали, небось комендатурские по их душу нагрянули. Лемехов погнал „восьмерку“ к центру. На ходу достал сигарету, закурил. Замелькало в обратном порядке. Отмели фонарей, островок вокзала, материк аэропорта, прямая, как лезвие ножа, главная улица. Через несколько минут его „жигуль“ тихо и осторожно вполз в неприметный, замкнутый пятиэтажками двор, остановился у подъезда. Лемехов выбрался из машины, но дверцей хлопать не стал — спит народ, чего зря шуметь, — постоял, сунув руки в карманы брюк, глядя на окна третьего этажа. Одно темное, во втором светится торшер. Минут десять оперативник стоял так, задрав голову, думая о чем-то своем, затем вновь сел в машину и поехал к самому центру, к зданию ГУВД.
* * *
Телефон звонил и звонил. С таким упорством судья взывает к обвиняемому, заранее зная, что тому предстоит пережить в течение ближайших семи-восьми лет. Дима не хотел вставать. Напротив, он хотел спать. Причем просто жутко.
Последняя неделя выдалась сумасшедшей. Съемки нового фильма подошли к концу, прокатчики нажимали, желая получить готовые копии к началу зимы, а это означало работу, работу и еще раз работу. Монтаж, озвучку, сведение, титры, в худшем случае — перемонтаж, изготовление копий за бугром, доставку их в Россию, проверку качества. А параллельно — реклама, критика, снова реклама и снова критика. Монтажный период — единственный в кинопроизводстве, где присутствие продюсера обязательно. Если, конечно, продюсер заинтересован в качестве собственной картины. Помимо этого Диме приходилось заниматься и обыденными делами. Фирмами, автосалонами, рынками. Финансовые дела чаще всего тоже требовали его личного присутствия, что, несомненно, делало жизненный график еще более напряженным.
В последние дни Дима частенько оставался в Москве. Его будущая жена, Катя, все понимала, но обижалась, хотя сцен не закатывала, следить за ним не пыталась, не искала на его пиджаке женские волосы, не принюхивалась и не шарила по карманам. За что Дима был ей крайне благодарен.
Сегодняшний день не стал исключением. Из монтажной студии они вышли далеко за полночь, пришлось отвезти режиссера по монтажу и Татьяну Черкизову в Бибирево и только потом ехать к себе. Конечно, Дима мог бы просто снабдить обоих средствами на такси. Но, во-первых, в наше время это не безопасно, во-вторых, подобный поступок не прибавил бы ему авторитета, в-третьих, Дима рассчитывал включить Татьяну в свою команду на постоянной основе, а для того, чтобы заполучить человека, нужно, чтобы он к тебе хорошо относился. Пока Дима был уверен: если Татьяне придется выбирать между работой на него и другим проектом, девушка предпочтет его фирму. Всегда лучше иметь крепкие тылы.
По дороге они обсудили план работы на завтра. Завтра Татьяне придется полдня быть одной, поскольку Дима должен присутствовать на открытии нового шикарного мотеля „Шанхай“ в своем родном городе. Проект был очень масштабным, открытие планировалось помпезное, с банкетом, фейерверком и тому подобными дешевыми штуками, до которых так падки люди от прессы и грошовые политики-администраторы. Предполагалось, что „Шанхай“ составит конкуренцию даже „Царь-граду“ Манилы. Хотя и располагался он на противоположном конце города.
Потом еще нужно заскочить в автосалон у железнодорожного вокзала. Там всплыли какие-то денежные нестыковки, три последних месяца оборот сокращался, да и с наличными что-то не срасталось. Дима был склонен отнести это на счет вороватости и лени управляющего. Деньги людей портят. Не всех, но некоторых. Разумеется, можно было бы просто порыться в документах, однако хозяину необходимо посещать свой предприятия хотя бы иногда. Доверие — хорошая штука, но и контроль необходим.
Дима с большим удовольствием провел бы день в монтажной студии, однако бизнес есть бизнес. Он требует не только финансовых, но и временных затрат. Ничего не поделаешь.
Потому и пришлось обсуждать с Татьяной эпизоды, которые предполагалось монтировать завтра. Кое о чем поспорили, но в целом пришли к общей концепции.
Отвезя Татьяну домой, Дима поехал в свою квартиру, что находилась в элитном жилищном комплексе на Фрунзенской набережной. Разумеется, было бы лучше отправиться домой, к Кате, но Дима счел это нецелесообразным. Даже с учетом того, что ночью трасса практически пуста, а у него „БМВ“, на дорогу уйдет минут сорок, да еще час утром на обратный путь. Итого почти два. До Фрунзенской же — двадцать минут. Выгода очевидна. Дима перезвонил Кате и сообщил, что останется в Москве.
— Милый, — сонно вздохнула Катя, — я все понимаю. И все-таки, когда жених за две недели до свадьбы пять ночей из семи проводит вне дома — это показательно.
— Извини, Катя, — только и смог сказать Дима.
Он никогда ни перед кем не оправдывался, но Катю Дима любил, понимал, что она любит его, и потому ощущал некоторую неловкость.
— Ладно, — ответила Катя. — Не бери в голову. Я все понимаю.
На том разговор и закончился, оставив после себя неприятное илистое чувство недосказанности.
Телефон все звонил и звонил. Дима чертыхнулся, сполз с широкой двуспальной кровати. Это не было деловым позывом. Скорее актом самозащиты, ну и, отчасти, самоистязания. Он приучил себя класть сотовый на прикроватную тумбочку, но вчера опрометчиво оставил его на обеденном столе, и теперь нужно было идти в гостиную.
Форточки были открыты настежь, а на дворе уже вовсю разгулялась осень, и по ночам стало прохладно. Дима пошел к двери, едва переступив порог, охнул, втянул сквозь сжатые зубы воздух и, как заправский танцор, встал на цыпочки. Во всех комнатах, кроме спальни, подогрев пола на ночь автоматически отключался — Дима не любил выбрасывать деньги на ветер. Холодная паркетная доска обожгла ступни, словно раскаленный противень. Дима ссутулился, потер предплечья. Из окна лился голубоватый и ровный лунный свет, отчего гостиная выглядела весьма таинственно.
Трубка лежала на краю стола, подмигивая ему зеленым глазком. Дима схватил ее, поднес к уху.
— Алло, я слушаю.
— Крепко спишь, — услышал Дима голос отца. — Смотри, барыши продрыхнешь.
— Ничего, — усмехнулся он. — На мой век денег хватит.
— Куда пропал? Две недели от тебя ни слуху ни духу.
— На работе закрутился. С мотелем этим запара вышла.
Как и Манила, Дима не слишком жаловал жаргон, но с отцом позволял себе некоторые слова и обороты, не потому, что это доставляло ему удовольствие, а чтобы изъясняться на понятном отцу языке. О киноделах Дима говорить отцу не стал. Тот считал продюсерство делом несерьезным, вроде ловли блох. А вот открытие мотеля — это Мало-старший понял и одобрил бы.
— Помощь требуется?
— Сам справлюсь. — Дима слишком хорошо знал отца. Тот объявлялся редко и еще реже звонил в такую рань. — Как ты?
— Хорошо. — Мало-старший дышал тяжело, с сипотцой. Дима подумал, что надо бы отвезти отца к врачу. В его возрасте пора серьезно побеспокоиться о здоровье. — Был бы еще лучше, да возникла тут одна проблема.
