Не важно, в чем именно я ошиблась: нужно использовать все, что получится. Я смотрю на тушку. Какая радость: она разорвалась не пополам. У меня в руке все, кроме хвоста. Это можно исправить при должном терпении.
Я возвращаюсь к полену и вижу валяющийся там оторванный хвост: пушистый серо-белый комок. Память рисует картинку: Рэнди с потными рыжими волосами, вздыбившимися, словно в аниме, со светло-зеленой повязкой, туго стянутой на лбу, с беличьими хвостами, заправленными за уши. Я вижу, как он по-дикарски пляшет вокруг костра: заушные хвосты болтаются, а он издает вой, который должен звучать по-волчьи, но на самом деле остается воплем безумца.
Я сажусь на полено и смахиваю хвост на землю, стараясь сосредоточиться. Рэнди тут совершенно ни при чем. Важно только разделать белку. Может, мой разрез был слишком глубоким или я потянула слишком резко. Не знаю. Но, кажется, я знаю, что делать теперь. Я разделываю белку медленным способом, проталкивая пальцы вдоль мышц, постепенно отделяя шкуру. Это бесконечно долго. Наверное, я действую неправильно. Но в конце концов шкура оттянута вверх до передних лап белки. Я приставляю лезвие ножа к средней части передней лапы, а потом наваливаюсь на него. Кость ломается, а нож впивается в полено, так что мне приходится его вытаскивать. Со второй ногой и шеей я прикладываю меньшее усилие. Руки у меня скользкие и ноют, но я почти закончила. Теперь надо ее выпотрошить. Я переворачиваю тушку брюхом вверх, а потом поворачиваю нож лезвием к себе.
Не повредить внутренние органы. Хотя бы это я знаю.
Я проталкиваю кончик ножа сквозь верхнюю часть груди, протыкая ее. После этого осторожными рывками веду лезвие к себе, прорезая брюшину снизу, словно вспарывая шов. На этот раз я не оплошала. Полость раскрывается – и я запускаю в нее пальцы. Захватываю пищевод, легкие и все остальное, что удается зажать пальцами, – и тяну. Внутренности выходят все вместе, целостной системой, и я швыряю их на землю. Шишковатый позвоночник белки мигает мне из блестящей полости.
Я отхожу к ручью и смываю беличью кровь с кистей и запястий, зарываясь руками в илистое дно, чтобы стереть грязь. После этого режу белку на куски и кипячу в кружке. Жаль, что нет соли, перца, морковки и лука. Если бы я была бодрее, то поискала бы бутень, но поблизости его не видно, да и сейчас я не решусь определять растения, тем более такие, которые имеют сходство с ядовитыми.
Пока белка варится, я собираю несъедобные отходы и уношу от лагеря. Недалеко – шагов на пятьдесят. Их следовало бы закопать, но я этого не делаю. Я устала, а их так мало! Оставляю их лежать кучкой и снова мою руки. Я варю белку, пока мясо не начинает отделяться от костей при тычке, а потом снимаю посуду с огня и вылавливаю кусок. Он слишком горячий, так что я зажимаю его зубами, пока он не остывает настолько, что его можно жевать, не обжигая язык. Особого вкуса у мяса не ощущается, но меня это не волнует: по крайней мере это не арахисовое масло. Мяса немного – граммов двести или даже меньше. Я обсасываю все до крошки, а когда бульон немного остывает, то выпиваю и его. К этому моменту уже совсем темнеет, а от белки остаются только тонкие косточки, которые я забрасываю в лес.
Наевшись, я могла бы не просыпаться месяц. Но сначала я разминаю руки и ноги, встаю прямо и делаю наклоны в стороны, выполняя данное себе обещание. Залив костер водой, заползаю в шалаш и зацепляю очки за завязку рюкзака. Довольная, я уплываю в забытье.
Меня будит сопение. На секунду я решаю, что это дышит мой муж. Я двигаю рукой, чтобы его толкнуть – и что-то колет мне руку. Я просыпаюсь полностью, вспоминаю, где я, и вижу прут, о который оцарапалась.
Что-то двигается у моего укрытия. Сосредотачиваюсь на звуках: мощный выдох, хруст шагов. Мне следовало закопать беличью требуху! Ее отыскал черный медведь, и теперь он хочет получить и мое арахисовое масло. Судя по звукам, зверь очень крупный – это наверняка медведь. Он тычется носом в стенку шалаша, заставляя листья шуршать. Тонкий луч лунного света проникает внутрь через вход. Я с новой силой ненавижу арахисовое масло.
Но мне не страшно – почти не страшно. Как только покажу, что я не добыча, медведь уйдет. Мне ничего не угрожает, если он не привык к людям, но даже и в этом случае он скорее всего отступит, стоит мне встать и покричать. Дикие звери не любят шума.
Тянусь к рюкзаку как можно тише, подтягивая пальцы к очкам. Мышцы плеч сокращаются и болят, не желая повиноваться.
Громкое рычание, жаркое влажное дыхание. Размытая серо-коричневая морда роняет густую белую пену всего в полутора метрах от моего лица. Мой следующий удар сердца кажется ударом кувалды. Даже в темноте, даже без очков агрессивность и пенистая слюна болезни очевидны. У единственного выхода из моего укрытия оказался не неуклюжий проголодавшийся мишка, а бешеный волк.
Раньше мне попадались только бешеные еноты и немногочисленные истощенные летучие мыши, да и те в клетках или в виде трупиков, приготовленных для вскрытия. Они были не опасными, в отличие от этого: волк размером с медведя, размером с дом. Жуткий волчище, возвращенный из полного вымирания исключительно для того, чтобы разорвать мне горло.
Я ощущаю ужас как напряжение всех моих сосудов. Зверь рычит и пригибает свою громадную лохматую башку. Капля слюны срывается с оскаленных зубов и падает на мой рюкзак.
Я хватаю рюкзак как раз в тот момент, когда волк бросается на меня. Я не крикунья. Американские горки, дома с привидениями, «Тойота», не остановившаяся на красный свет и несущаяся прямо на меня – я еще ни разу не верезжала, но теперь я верезжу. Вопль напрягает мое горло, а рывок волка на мой рюкзак напрягает все мое тело. Я слышу щелчок зубов, ощущаю влагу: мой пот, его слюна… только не кровь, господи, только не кровь!.. Я вижу черноту моего рюкзака, мелькание меха и зубов. Я сжалась за рюкзаком, забилась в дальний конец шалаша, уперлась плечами в крышу.
Волк отступает – всего на шаг или два – и, качнувшись из стороны в сторону, делает неверный шаг. Он снова рычит.
Хотя я едва могу дышать, меня осеняет мысль: я не смогу справиться с бешеным волком в этом тесном пространстве. Мне вообще не справиться с бешеным волком, но тем более здесь. Я отчаянно пихаю рюкзак на волка и ударяюсь в стену шалаша. Заорав, я пробиваю ее. Мешок для мусора сопротивляется, а потом подается, рассыпая листья и веточки. Когда мои плечи пробиваются наружу, шалаш начинает рушиться – и я чувствую, как мою ногу с силой тянет назад.
Волк схватил меня за ступню. Я чувствую давление его челюстей через ботинок. Как приманку на крючке, меня тянет вниз, вниз, вниз.
Я вижу только пленку слез. В них мерцает звездный свет: увеличение дает не детали, а впечатление неземной красоты мира.
Я лягаюсь. Лягаюсь, ору, впиваюсь пальцами в землю. Я пытаюсь выбраться из вездесущего мусора. Моя свободная нога попадает в череп: я ощущаю это столкновение каблуком ботинка, словно ударила в бетон – и моя вторая нога неожиданно освобождается. Я рвусь к полосе предутреннего света, кустистой траве и журчащему ручью. Позади копошится волк, на которого обрушивается мой шалаш.
