Проносящиеся мимо машины зовут ее «он» и награждают нехорошими эпитетами. Мелкая, со спины похожая на хулиганистого подростка в по-женски приталенном жакете, Сонечка явно издевается над законами дороги. Как акробатка, вышагивает по краюшку асфальта, отвоевывая равновесие расставленными руками. И пошатывается слегка, чтоб удержать равновесие… Слева — придорожная грязь. Справа — опасность попасть под машину.
Это она зря. Ведет себя против всех принципов трассы! Причем, не по незнанию, а из вредности. «Пусть нервничают! Пусть думают, что я под колеса в любую минуту прыгнуть могу! Может, хоть тогда сбавят скорость и подберут меня замерзающую…» — бухтит недовольно, будто машины ей чем-то обязаны…
В каждом шаге ее отражается упрямство и ожесточение. Выставляет руку с поднятым большим пальцем всякий раз, когда сзади раздается шум мотора. Сама при этом не останавливается и не оборачивается. Одно из двух — или возьмет себя в руки, или всю дорогу будет идти пешком.
— Сейчас застоплю кого-нибудь и буду. Жди дома, устроим празднество…
— Вот головокручение… Что случилось? — Боренька чуткий, Боренька только хочет казаться циничным рокером, а в душе — мой, теплый Боренька. Он сразу чувствует, когда что-то не так, бросает все и спешит на помощь… — Сонычко, я не на квартире сейчас. Пару мыслей еще надо перетереть с Типчиком. Слушай, не расстраивайся, трухани Павлика, пусть развлекает девушку, раз пригласил в гости-то…
— Ты не понял, Боренька! — нет, он не может быть в их рядах. Точно знаю, он на моей стороне. — Что за чушь ты несешь? Меня не надо развлекать, мне не скучно, мне… тошно! Только не надо бросать свои мерзкие шуточки, мол, раз не пью и тошнит — значит — вот счастье! — беременная…Кто тебя знает, может, шутишь-шутишь, а потом окажется, что ненавидишь меня просто и…
— Сонычко, ты в своем уме или в Мэри Энином? Чем тебя там накачали, девочка? Слушай, к твоему приезду я уже буду на месте. Дуй ко мне. Жду в волнении. И это… Ты, если что, позванивай…
С досадой ощущаю, что дала повод считать себе ненормальною. Вот и еще один гадости думать станет, и ехидничать… Мельком вспоминаю, что примерно так когда-то Марина рассуждала об окружающих, а я ругала ее, обвиняя, что она сама себя накручивает и слишком много значения придает несущественному. «Они забыли уже давно, что ты на них психанула. Если, конечно, вообще это заметили. А ты до сих пор изводишься, что у них теперь есть повод плохо к тебе относиться», — говорила я ей. — «Не будь дурочкой!» И вот теперь сама страдаю тем же заболеванием…
— Наверное, все же, в Мэри Энином… — стараясь казаться спокойною, признаюсь Бореньке. — Только я в еще худшей ситуации, чем Алиса Кэрола. Моя Мэри Эн умерла и наговорила про меня гадостей…
— Как? Сначала умерла, потом наговорила? — Боренька ласково насмехается. — Так это надо в книгу Гиннеса! Самая болтливая тетка планеты!
Отключаюсь, потому что минуту назад, в попытках успокоиться, я заодно привела в порядок свою дислокацию. То есть, завидев длинную вереницу машин, развернулась к лесу задом, а к ним — передом. «Ловись машинка, большая и малая!» Свершилось! КАМАЗ с украинскими номерами завизжал тормозами, паркуясь к обочине.
Мне холодно сейчас и совершенно все равно, на какой машине ехать. Легковушка когда еще поймается. А так — и в тепле и продвигаюсь к городу. И напрягов меньше — дальнобойщики к автостопщикам привыкшие.
— Пока по пути, по трассе подбросите? — спрашиваю у водителя. Не потому, кстати, что нечего предложить ему в качестве вознаграждения, а потому что по старой автостоповской привычке совершенно не умею предлагать водителям деньги. В городе — другое дело. Там есть такса, там все проверено. А на трассе? Если по километражу платить — слишком много, если символически — глупо как-то и обидеть можно водителя.
— А куда тебе надо? Ты садись, не студи кабину, по пути разберемся… Будешь чай мне из термоса наливать. Что ж я, не понимаю? Жизнь такая. Сам студентом был.
Мужик то ли льстит мне, то ли плохо видит. Я сейчас в таком нервном расстройстве, что впору б говорить: «у самого мать пенсионерка», мне сочувствуя…
Это я, значит, люблю неотесанных и наслаждаюсь своей опытностью!? Прямо растлительница какая-то! А то, что всю жизнь, до операции еще, до появления Павлика, мне все ухажеры в отцы годились — это не считается. Чем я, спрашивается, виновата, что побывав на том свете, изменила ценности и из «тайной страсти многих» пожелала стать явной, пусть не слишком обеспечиваемой, но единственной… Радоваться за меня надо было, Марина, а не желчью исходить!
— Вот, возьмите. Только аккуратно, горячо ведь.
— Спасибо. И себе в пластиковый стаканчик налей. Промерзла же. Губы вон — синие…
Это они до синевы искусанные. То, что всевозможными сексуальными тайнами с Мариной делилось — больше, кстати, бравадами, чем реально происходившими — так это не из распущенности, а для самозащиты. Я разведенная, а точнее, брошенная женщина! На кой мне черт, чтобы во мне одинокую зануду видели. Я не Нинель! Пусть все думают, что счастливая, востребованная, сильная и во всех смыслах удовлетворенная.
— Бери печенье, там, в бардачке. Только там все в масле, не вымажись. И мне дай, пожалуйста.
— Возьмите, спасибо, вкусно…
И потом, как же тут не рассказывать, когда Марина так жадно слушала? С восторгом, с огоньком в глазах, каждую пикантную подробность буквально изо рта выхватывала. Да ради таких заинтересованных слушателей, любой артист сто историй придумает.
Стоим в курилке, Марина смотрит на меня, как на идола, радостно смеется штучечкам, хлопает в ладоши, иногда морщится.
— Ну, ты Сонечка, даешь! — вздыхает одобрительно. — Прям, как в сказке! Ловеласка, что с тебя взять! Смотри, какой-нибудь Отелло обнаружится…
— Что ты! — не теряюсь я. — Я как зачатки диктатуры в мужчине обнаруживаю, так сразу исчезаю. «Хочешь разобраться со мной? Сделай это здесь и сейчас — не прогадаешь, будет здорово. Хочешь разбираться с теми, кто был со мной вчера или будет завтра? Тогда делай это в одиночку. Меня тошнит от таких бдительных…» — цитирую перевод одного приятного американского блюза. Так вот, Лариса всерьез утверждает, что без фаллоимитатора, девичья однополая любовь не приносит удовольствия. А я ей: «Девочка моя, значит ты натуралка в чистом виде, без малейшей тяги к женщинам. Зачем тебе имитатор, когда столько оригиналов вокруг болтается?» А она так обиженно: «Я современная женщина без комплексов! Не называй меня натуралкою!» Представляешь, куда мода людей гонит? Вот ненормальные!
А из окон, кстати, при подобных разговорах, теша мое самолюбие, свисают две пары ушей. Из одного — нашей чопорной праведницы Нинельки, которой мои рассказки жить помогают (то ли потому, что создают фон, на котором она выглядит девственницей, то ли просто оттого, что тешат ее сексуальные фантазии). Из другого — уши нашего глав. редактора, в простонародье Вредактора, который подслушивает, конечно, не из озабоченности, а для протокола. Неплохой дедуган, в принципе, но коммунистическая закалка сделала из него оборотня. Уверена, Вредактор до сих пор хранит записи о наших с Маринкой разговорах, чтобы когда нас все же заберут «куда следует», предоставить следствию свои стенограммы, подтверждающие нашу полную аморальность и разложение… Ну как тут не проснуться дару рассказчика, и немножко сочинителя, когда такое ко мне повышенное внимание?
