Моя ситуация была понятна многим. К тому времени, как я сошлась со Стивом, глаза матери смотрели на меня с откровенной ненавистью. Мой тогдашний друг сказал мне, что она считает меня жесткой и искрометной, хрупкой и душевно честной. Некоторые из моих преподавателей в Хоумстеде знали, что у меня проблемы дома, однако никто тогда в действительности не подозревал, что она душевно больна. Я полагаю, что они сводили проблему к напряженным отношениям между дочкой и матерью. После того как отец переехал в другой дом, а моя старшая сестра уехала в колледж, младшие сестры и я начали жить в кошмаре, масштаб которого с каждым днем становился все больше. Без этих двоих никто не мог обуздать ее жестокость, и мать вела себя все хуже.
Первая встреча моей матери со Стивом была обескураживающей. Она сидела с нами на полу и вела себя как подросток, флиртуя и соревнуясь с ним по поводу того, чья литературная проницательность более развита: его или ее. Дальше ситуация становилась лишь хуже. Стив ушел в себя и говорил довольно мало. Он пробыл у нас очень недолго и покинул дом в гневе. Я же была ошеломлена и задавалась вопросом, не расстанется ли он теперь со мной.
* * *
Я не виню свою мать. Насколько я помню, мое сердце было тронуто тем, каким образом ее хрупкая незрелость и шаткое чувство личной идентичности сочетались с ее огромной любовью к жизни. До появления средств по контролю над рождаемостью многие женщины обзаводились детьми еще того, как были к этому готовы. Наконец, я ценила ту важность, которую она всегда придавала правде и ее изысканному, утонченному любопытству. Я полагала, что она была как олимпийский бегун, который передал нам сверкающий факел со всеми своими знаниями, прежде чем упасть от изнеможения от собственной жестокости. Однако в те времена, когда дом полностью находился в ее власти, она была хрупким человеком с жестокостью и ненавистью к себе, которую она проецировала наружу, на нас. Нам ничего не оставалось – только бежать.
Когда мне было около двадцати пяти лет, моей матери диагностировали целый набор психических заболеваний, который включал параноидную шизофрению, клиническую депрессию, биполярное расстройство с элементами психоза. Я не думаю, что кто-то понимал масштаб бедствия, и я задавалась вопросом, так ли важно, как они это назовут, за исключением того, что, называя вещи своими именами, легче относиться к человеку с состраданием. Мне понадобились годы, чтобы понять, как именно все эти термины могли трансформироваться в то поведение, которое мы вытерпели.
По мере того как весь масштаб трагедии болезни моей матери становился все яснее, у меня возникло опасение, что я могу повторить ее судьбу. Это обстоятельство способствовало появлению у меня интереса к вопросам здоровья и альтернативных путей лечения. Мне было двадцать два, когда я составила план по лечению собственной психической болезни, если у меня проявятся ее симптомы. Номер один: я буду ответственно следить за своим здоровьем. Это стало моим главным приоритетом. Номер два: я откажусь от мяса. Номера три, четыре и пять: я буду заниматься медитацией, йогой и трудиться, чтобы оставаться верной своим идеалам. Я также думала – номер шесть, – что развитие собственной креативности играет чрезвычайно важную роль в поддержании здоровья. Я видела, что моя мать лишь читает и критикует, но не создает ничего собственного за исключением еды, да и то по рецептам, которые она черпает из различных книг. Я осознала, что люди, которые не развивают сами себя через свою креативность, в итоге направляют энергию в неблагоприятное русло.
Это были мои постулаты – самопровозглашенные порядки, – и они походили на жизненный план в моей юности. Он обеспечил меня необычной, непокорной безопасностью, основанной на ошеломляющей вере в собственные внутренние ресурсы. Обзаведясь ими, я подготовила себя к дальнейшей жизни, что бы в будущем ни произошло.
Прежде чем я покинула дом своей матери и переехала жить к отцу, я помню, что у меня из головы никак не выходила одна мысль: Что, если бы люди были просто добры по отношению друг к другу? Что, если бы они обращали внимание только на то, что нужно, с глубоко сердечным здравым смыслом и приверженностью к доброте в целях общего блага? Это было чувство, исходящее из маленького источника света, расположенного в самом центре моего сердца, и я не могла описать его словами. И поэтому я разрабатывала «проект любовь-в-обществе» в течение многих лет, не осознавая, что такой важный вопрос развивался и жил внутри меня. Я не знала, как принять скупую на чувства мать, поэтому я избегала ее. Но я получила второй шанс позже, когда столкнулась со схожим уровнем бессердечия в Стиве и была вынуждена пробиваться сквозь него ради благополучия нашей дочери.
Глава 6
Райские деньки
Стив и я нашли наш путь к любви той весной. Мы целовались часами в парке и в его машине и изо всех сил пытались понять, почему это нам казалось таким забавным. Мы так и не смогли подобрать необходимого определения. Однако вскоре другие вещи, происходящие между нами, также потребовали своего обозначения.
Когда Стив навещал меня дома, он шел прямо ко мне в спальню, чтобы избежать встречи с моей матерью. Я поднимала глаза, чтобы увидеть его очаровательное, горящее лицо на фоне окна, и у меня перехватывало дыхание. Я все еще вспоминаю выражение его глаз в те моменты – это были самые добрые, самые влюбленные глаза, которые я когда-либо видела. Стив стал моим великим пристанищем, а я радовалась, что я – это я, когда мы были вместе.
Когда на смену весне пришло лето, на четырех решетчатых колоннах на моем крыльце вырос китайский звездчатый жасмин и наполнил воздух крепким ароматом. Именно тогда Стив и я решили съехаться на летний период. Был 1972 год. Я не могу вспомнить, кто первым озвучил эту идею, однако у меня есть ощущение, что она, должно быть, носила крайне конспиративный характер, витала в воздухе, пока мы оба не сказали: «Все, пора съезжаться». Ни у кого из нас не оставалось никаких сомнений по поводу этих планов. Мы были полны решимости и отчетливо представляли себе весь наш замысел. Эпоха семидесятых дала нам разрешение, а все остальное мы дали себе сами.
Вскоре после того, как мы приняли решение, я поехала на велосипеде к местному колледжу низшей ступени, где увидела на доске объявлений информацию о том, что сдается одна комната в хижине в горах. Звучало идеально, однако, когда я позвонила арендодателю, он сказал мне, что места для пары нет. Я была очень расстроена, однако понимала, что с этим ничего нельзя поделать. Позже, когда я рассказала Стиву про упущенную возможность, он удивил меня тем, что попросил номер телефона владельца. «И действительно», – подумала я, пытаясь найти в моем кошельке кусочек бумаги, на котором я его записала. Стиву удалось договориться с этим парнем о встрече, и это навело меня на мысль, что в нем было что-то поразительное. Передо мной стоял парень, который мог добиться необходимого результата. Судя по той манере, в какой он попросил меня дать ему номер телефона, я знала, что он тоже это знает.
В следующие выходные мы отправились на оранжевом «Фиате» Стива к тому, что было в прямом смысле слова последним домом в каньоне Купертино. Мы ехали мимо дамбы до тех пор, пока дорога не сузилась до двух извилистых тропинок, которые привели нас в глубь лесистых гор. Мы миновали большое количество маленьких хижин и местную закусочную, пока в конечном итоге не добрались до последнего поворота, за сто метров до тупика. Повернув налево, мы оказались на равнинной местности, глубоко в долине, между рядом очень высоких гор. Там стояли четыре маленькие хижины, на которые падал мягкий солнечный свет. Мы медленно подъехали к последней из них, мимо огромной свиньи в грязном загоне и множества свободно разгуливающих кур, которые кудахтали, освобождая нам путь. Четыре козла с безумными глазами вышагивали неподалеку и таращились на нас, когда мы выходили из машины. Все это было похоже на иной мир спокойствия и старых вещей из эпохи Аппалачей.
