Когда мы с Александром Валериановичем вернулись в мастерскую, Ольга Петровна выясняла отношения с Трубецким. Я начал искать свои раскладки блоков. Дверь в приемную была распахнута, в приемной сидели Лидия Федоровна и курьерша Тася и вели бесконечный бессмысленный спор. Из приемной доносились визгливые Тасины заикания.
– Где же ты опять намочила накладные, несчастная? – громыхала Лидия Федоровна.
– А я их пе-пе-пе-перепе-пе-шу.
– Да нельзя их переписывать. На них же расписки заказчиков. Вот дурная. Я же тебе тысячу раз говорила.
– А я их пе-пе-пе-перепо-по-подпи-пи-шу.
– И реестры мокрые. Да где ты взялась на мою голову? Ты что в баню с ними ходишь.
– Я во-о-о-бще не хо-хожу в ба-ба…
– Оно и видно. А сейчас я пойду в отдел кадров, а ты пока тут посиди.
Лидия Федоровна ушла, Тася уселась на ее место, представила себя большой начальницей и лицо ее засветилось от счастья. Ее беседа с вошедшим посетителем носила совсем уже дикий характер.
– Скажите, а где ваши плановики? В плановом отделе никого нет. Когда здесь кто-нибудь появится? – интересовался посетитель.
– Ни ка-ка-ка-калеки, ни ши-ши-ши-шиша.
– Да что вы мне грубите? Что значит ни калеки, ни шиша? Это что у вас, шутки такие? Я вас спрашиваю – где плановики?
– Ни ка-ка-ка-калеки, ни ши-ши-ши-шиша нет-ту-ту-ту.
– Перестаньте паясничать. Я вас еще раз спрашиваю…
– Ни ка-ка-ка-ка…
Тут сорвался с места Фима и с криком помчался в приемную:
– Перестань какать. Я вот из-за твоего каканья не ту балку всунул в перекрытие. А вам же, товарищ, четко ответили, что Калеко Николай Андреевич– начальник планового отдела, и ведущий экономист Федор Петрович Шиш отсутствуют.
– Вот как? Ну и фамилии. И где же они?
– Да кто его знает? Наверное, в хлебной.
– Какой хлебной? Еще два часа до обеденного перерыва!
– Да не в той хлебной, где хлеб, а в хлебной софиевского монастыря, в соседнем здании, где у нас сортиры. Так что если вам нужен туалет, идите туда и не мешайте работать. А ты не морочь людям голову. А то затеяла свои ка-ка-ка.
– А мне ни-ничего не ска-ка-казал Ка-ка-ка-ле-ко…
Такие ситуации возникали обычно тогда, когда не было нашего директора – Сергея Константиновича. И не потому что он был таким поборником тишины, а потому что в его присутствии и Калеко, и Шиш, и сама Лидия Федоровна старались находиться на своих местах, а Тасю отправляли подальше.
Ровно в 12 часов в дверях нашей мастерской появлялась мощная фигура. Это был архитектор из Киевпроекта Николай Пинчук. Николай был коренаст, широкоплеч, всегда одет в хороший костюм. В свое время он окончил Художественный институт, великолепно владел гуашью и темперой и подрабатывал во многих институтах покраской перспектив. Так что деньги у него всегда были. Николай был алкоголиком. Он приходил к своему другу, работавшему в нашей мастерской – Геннадию Шелесту. Стоя в дверях, он начинал активно махать руками, стараясь привлечь внимание своего приятеля. Они сблизились, когда им в свое время поручили проектировать киевский вытрезвитель, как большим специалистам в этом деле, не раз побывавшим в этом учреждении. При этом Геннадию удавалось довольно скоро покидать это гостеприимное заведение. У него с собой всегда был паспорт, в котором значилось – Геннадий Петрович Шелест. Его спрашивали, имеет ли он какое-нибудь отношение к Петру Ефимовичу Шелесту – первому секретарю ЦК КПУ. «Самое прямое. Я его внебрачный сын – вы же видите отчество. Отец будет крайне недоволен тем, что произошло». Его отпускали.
– Что вы машете руками, как ветряная мельница? – спрашивала Лидия Федоровна у Пинчука.
– Так уже же перерыв, все уже продается, люди гуляют, а мы ни в одном глазу.
– Перерыв начнется только через час.
– Это у кого как, – туманно объяснял Николай.
Геннадий лихорадочно собирал свои инструменты. Он вел кочевой образ жизни. Своего стола у него не было. Он каждый день просто переезжал на свободный стол. На работе он сидел, как правило, до 12 часов, но он был отличным вертикальщиком – поэтому его не трогали.
– Вы уже уходите? А как же моя вертикальная планировка по Борисполю? – переживала Ольга Петровна. – Опять пошли напиваться?
– Ну что вы! Мы просто идем перекусить. – Это означало, что до конца дня его не будет.
С Сергеем Константиновичем у меня сложились теплые отношения. Когда он узнал, что меня используют как конструктора, он устроил разнос моему руководителю мастерской, и меня завалили архитектурной работой. Объекты были интересными: дома культуры, школы, библиотека, техникум, торговые центры. После каждой победы на конкурсе он лично меня поздравлял. Он требовал, чтобы экспериментальные объекты отдавали мне. А впоследствии, когда начался конкурс на монумент погибшим в Бабьем Яру, он помог мне с материалами.
Когда нашему институту поручили проектировать комплекс сельскохозяйственных министерств на площади Леси Украинки, он вызвал меня к себе:
– Саша, ты должен сделать этот проект.
– Но я слышал, что этот комплекс уже проектирует Жуков.
– Это не играет никакой роли. Пусть он делает свой вариант, а ты свой. Что-то вроде внутреннего конкурса. Но учти, что это моя личная просьба. От работы в мастерской я тебя не освобождаю, так что придется поработать в нерабочее время. Но ты же, как я знаю, любитель конкурсов. Проект этот пока эскизный – объем небольшой. Но мы должны будем выходить на Советы трех министерств и Градостроительный совет Киева. Ты понимаешь, что подача должна быть очень лихая. Ты это умеешь. Так что решай.
Предложение было заманчивым, но работа предстояла большая и бескорыстная.
– Я согласен, но при одном условии, что я вас поставлю соавтором.
– Я уже не занимался конкретным проектированием лет десять, но если нужен будет совет или какая-нибудь помощь – можешь на меня рассчитывать.
Когда в мастерскую начали заносить необычные подрамники нестандартного размера, они вызвали любопытство у всех моих сотрудников. Оно усилилось, когда ко мне зашел директор, стал рассматривать эти подрамники и на Фимин вопрос: «Что это за такие красивые планшетики?» ответил «А мы с Сашей затеяли тут один интересный проект». Но уже через несколько дней все были в курсе дела.
Я сидел по вечерам один и делал эскизы. Иногда после работы заходил Сергей Константинович. Периодически меня посещал наш старенький бессменный сторож Мильштейн. Он стоял согнувшись и опираясь на палку, молчал и смотрел в одну точку совершенно пустым взглядом. Он мог так стоять двадцать минут и полчаса. Я, наконец, не выдерживал и спрашивал:
– Не тяжело вам здесь Рувим Моисеевич? Я смотрю, вы дежурите каждую ночь, и днем я вас встречаю тоже здесь. Когда же вы спите?
