После ссоры мама с папой обычно мирились на кухне у камина. Они крепко и долго обнимались, а мы с Миррой принимали участие в счастливом воссоединении, путаясь под ногами. И так шло и шло: он благословлял хлеб в шабат, проверял у меня уроки, поздно вечером расслаблялся с единственной за день сигаретой в постели с мамой, когда уже больше не мог терпеть. Пока у него не опустились руки и им не овладели демоны.
* * *
Когда дедушка наклонился вперед, за его спиной осталась теплая вмятина. На нем была обтягивающая рубашка в бледную полоску, заправленная в брюки, где ее с большим трудом удерживал блестящий ремень. Тридцать пять лет он был членом похоронного общества, хевры, и никогда люди не вступали в нее так неохотно, как сейчас.
Хевра выполняла очень почетную миссию. Обмывать мертвых и сидеть с ними в кладбищенской молельне до похорон — одна из самых важных традиций иудаизма. К тому же раз в год для всех членов общества устраивали большой праздник. Этот козырь дедушка — когда он еще обсуждал со мной эту тему — выкладывал последним. Теперь он оставил всякую надежду, я не входил даже в самые отдаленные круги подходящей для этого молодежи, на которую надеялось общество, и дедушка не делал никаких усилий, чтобы скрыть свое огорчение.
Мама Мойшович слушала его с выражением глубокого сострадания на лице. Каждый из них провел анализ того, почему все пошло наперекосяк, и сделали схожие выводы. Почти все на нашем конце стола согласились и стали повторять — каждый раз одно и то же, только разными словами. Сегодня у молодых нет времени, их привлекает другое, не понимают значения, нет, и они не успевают, так много соблазнов, не понимают, что это означает…
Папа по крайней мере соглашался иногда помогать. Я вспомнил, что дедушка затронул этот вопрос на следующий день после того, как папа защитился. Папа сидел, откинувшись в садовом кресле, держа вытянутую руку за маминой спиной. Он еще не пришел в себя после вчерашних празднований и месяцев изнурительного труда. Всю весну он не ложился до глубокой ночи, штудируя книги.
Папа мягко и снисходительно улыбнулся дедушке, с переменным успехом отгонявшего ос, которые упорно возвращались в его тарелку. Только как экстренная помощь, просил дедушка. Только когда это удобно. Им нужно любое содействие, которое им могут оказать. Даже временных сотрудников, — сказал дедушка и хлопнул ладонью по стене дома, — теперь приглашают на праздник.
По словам дедушки, случай с маминой мамой — это прекрасный пример того, что у общества проблема с кадрами. Ее смерть была неправильно организована с начала и до конца. Можно только сожалеть, что с момента ухода до погребения прошло целых пять дней. Что сидеть с ней могли только одну ночь — это, по меньшей мере, катастрофа. Дедушка поджал губы. Он покачал головой, поднял свою пока еще пустую кофейную чашку, изучил что-то с внутренней стороны и опять поставил ее на поднос. Ему больно от того, что многолетние члены общества вынуждены проводить свою последнюю ночь на этой земле в морге в окружении чужих людей. Если бы его попросили, мог бы прийти раввин и прочитать bracha[47], это хоть какое-то утешение, но, по мнению дедушки, мамы Мойшович и остальных с торца придиванного стола, оно не идет ни в какое сравнение с тем, как к усопшим евреям Гётеборга относились вплоть до недавнего времени.
* * *
Мама сидела в широком кресле с регулируемым подголовником и с выдвижной подставкой для ног из серо-черной пластмассы. Темно-красная обивка несколько диссонировала с цветовой гаммой остального интерьера гостиной. Все, начиная с круглых ламп по углам и розовато-кремовых занавесок и заканчивая золотистыми дверными ручками в форме букв «И» и «Д» на дверях веранды, было выдержано в едином стиле, за что маму обычно хвалили.
Она была очень падка на похвалу. Особенно если речь шла о том, во что она вложила так много труда — как в этот дом. Я стал жить отдельно сразу после того, как мама с Ингемаром его купили. Мирра рассказывала мне, как тщательно они обставляли каждую комнату, и, приходя к ним в гости, я почти каждый раз обнаруживал новые предметы. Вазы на подставках в туалете, забавные безделушки на подоконниках. Куклы в длинных платьях на книжных стеллажах.
Вечерами перед телевизором мама размышляла над тем, что бы еще купить в дом. «Может быть, вот такой ковер, перед комнатой Мирры, или нет, такой не войдет, но поменьше — войдет». Когда ей казалось, что Ингемар отвечает недостаточно быстро, она наклонялась к его креслу и ударяла его по пальцам. Обычно на коленях она держала большую миску с попкорном. Ей нравился попкорн, точно так же, как ей нравилось все, что обозначалось двумя короткими соединенными вместе словами. Тик-так, нон-стоп, зигзаг, сорбит, хот-дог. В детстве, когда мама брала меня с собой в центр города за покупками, в район Хеден, она предлагала завершить наш поход, купив каждому по сосиске с соусом. Но, похоже, этого насилия над кошерными законами ей было недостаточно, и она покупала нам один на двоих шоколадный напиток «Пукко». Мы ели на скамейке, прижавшись друг к другу и пытаясь укрыться от ветра с моря, который гулял по футбольным полям. Потом, сидя в теплой машине и стирая кетчуп с уголков моего рта, она спрашивала меня, что мы ели. Фишбургер, говорили мы хором и терлись друг о друга большими пальцами через коробку передач.
Мама называла пульт на английский лад — ремоут. Иногда с определенным артиклем. Она стала использовать это выражение в первые беспечные годы своего замужества с Ингемаром, когда оба много работали и большей частью использовали дом для того, чтобы забросить туда пакеты из магазинов дьюти-фри и просмотреть пригласительные открытки. Как-то утром, приехав домой с международной конференции, мама сказала, что они прекращают говорить друг с другом по-шведски. In order to improve we shall now on speak English to one another[48]. Эта гламурная эпоха достигла апогея, когда оба попали на большое групповое фото в еженедельник Hänt i veckan[49]. На прием по случаю открытия в порту гостиницы пригласили многих представителей экономической, художественной и политической элиты Западной Швеции. Не ведая, что ее ждет, мамина мама листала газету, сидя у парикмахерши. Увидев дочь и новоиспеченного зятя рядом с Йораном Юханссоном, Сивертом Эхольмом и Соней Хеденбратт, от возбуждения она смяла страницу. Бабушка позвонила в редакцию и заказала пять экземпляров, вырезала фото и повесила его на холодильник. Мамин папа, в свою очередь, достал из комода нашу старую семейную фотографию и наклеил лицо Ингемара поверх папиного.
Широкое кресло издало отрывистый звук, когда мама привела его в нормальное положение. Она показала на свою спину. «Мне может кто-нибудь помочь?» Ингемар неохотно покинул свое место на диване рядом с дедушкой и помог ей снять с шеи резиновую подушку оранжевого цвета. Постанывая то ли от неудобства, то ли от удовольствия, мама выпрямилась, сунула ноги во вьетнамки и скрылась на кухне.
