Когда дедушка шевелился, спинка скрипела о стену. «Дедушка», — начал я, потрогав его между лопатками.
Он обернулся через плечо.
«…когда папа была маленький, — продолжил я, ожидая, что он наморщит лоб, — он любил сидеть у тебя в ногах и разговаривать с тобой?»
Я лег на пол, чтобы показать, что я имею в виду. Дедушка перевернулся на бок и сильно потер ладонью подбородок. Он переводил взгляд с меня на потолок, и мне была видна дырка в его верхней челюсти, где вырвали клык. Он попросил меня повторить, а затем опустил руку и ущипнул меня за щеку.
«Нет, — сказал он, — я такого не помню».
Он перевернулся и вскоре задышал тяжелее. Я поправил ему одеяло и вытер ночной столик рукавом рубашки. Потом пошел в гостиную, взял несколько аккордов на пианино и стал искать старые фотографии и письма в темно-коричневом комоде у окна. Ничего интересного я не нашел и уже было отправился в холл, как остановился у книжного стеллажа. Я наклонился к самой нижней полке. Пластмассовая крышка сидела плотно, но рычаг неожиданно быстро поддался, когда я ослабил маленький зажим. Когда я доставал пластинку из красочного футляра, зашуршал внутренний конверт. Через целлофан была видна зеленая этикетка: «Гран-при Евровидения» жирными черными буквами.
Тарелка уже начала крутиться. Держа пластинку за края, я занес отверстие над иглой.
Эпилог
Дедушка умер в ванне летним днем спустя три года. Поминки после похорон устроили в доме престарелых. Мамэ на коляске спустили со второго этажа и посадили в торце стола. Судя по выражению ее лица, она не понимала, почему мы собрались. Я посадил ей на колени свою восьмимесячную дочь. Мамэ совала ей в рот печенье, но раздраженно покачала головой, когда я сказал, что она приходится девочке прабабушкой.
После поминок мы подняли мамэ на лифте. Израильтянка лет сорока пяти везла ее по коридору. В комнате она пересадила мамэ в кресло и дала ей три пилюли, которые мамэ запила ярко-красной жидкостью.
На несколько минут мамэ уснула. Проснувшись, извинилась за то, что ей нечем меня угостить. Она внимательно оглядела комнату, как будто был небольшой шанс, что в этой простой обстановке где-то прячется кофеварка или коробка с печеньем.
Ее взгляд остановился на круглом комоде. Подняв палец, она велела мне вытащить верхний ящик.
«Ну, тащи же», — сказала она, заметив мое колебание.
Три серо-зеленых папки лежали рядом. Каждая была обмотана резинкой. На всех обложках над квадратиком с тонкими черточками стояло название фирмы, напечатанное старомодным шрифтом.
Обложки различались только именами, которые дедушка написал в правом нижнем углу.
Когда я поднял папку с моим именем — Якоб, — из нее выпал листок. Мамэ потянулась к папке и показала место рядом с креслом, где мне встать.
Она долго не могла снять резинку. Внутри лежала толстая пачка бумаг разной величины и выработки. Список пожеланий, который я сделал перед Ханукой, список моих самых любимых десяти мелодий, который я составил в третьем классе. Контрольная по английскому в средних классах и множество рисунков. Мамэ брала каждую бумажку отдельно, протягивала мне и потом искоса смотрела снизу вверх, с выражением ожидания на лице.
«Это все сделал мой внук», — сказала она.
Она объясняла историю каждого рисунка. Вот рисунок, подаренный ей на день рождения. Вот сюжет, который внук срисовал по просьбе ее мужа. Она деловито и точно рассказывала об оценках внука в гимназии, об образовании, которое я получил, о девушках, с которыми встречался. Она попросила меня поднять бумагу, упавшую на пол. Передавая бумагу, я увидел, что это рисунок орангутанга Луи, который висел на стене в их спальне. В одной руке орангутанг держал банан и удивленно оглядывался через плечо. Мамэ долго смотрела на него.
«Мы очень гордимся нашим внуком», — сказала она и попросила меня положить папку обратно в ящик.
