Книга Лик Сатаны - Георгий Ланской

Саша едва ли не приплясывала от нетерпения на глазах у старух, которые оккупировали ближние лавочки и зорко присматривали за внуками на выпасах детской площадки.

Звонок Шмелева оказался для Саши полной неожиданностью. Она уже не надеялась на его помощь и прикидывала в уме, куда пойдет дальше: в прокуратуру или, может, имеет смысл сразу к губернатору обратиться, чтобы расшевелить полицейских? Однако в глубине души Саша сомневалась, что кто-то всерьез будет копаться в деле погибшего пенсионера, пусть даже именитого, известного своими историческими исследованиями. Покончил с собой, и ладно, всякое в жизни случается, зачем статистику портить?

Тем не менее Саша держалась, загоняла внутрь тоску, старательно взращивала ярость, настраиваясь на долгую борьбу с правоохранителями, а затем как-то раскисла, сдулась и прорыдала весь вечер, жалея бабушку с дедом, родителей и почему-то себя.

Шмелев позвонил поздно вечером, когда она лежала в ванне, и без всяких церемоний предложил встретиться.

— Конечно! — воскликнула Саша. — Когда угодно! Хоть сейчас!

— Сейчас уже поздно, — хохотнул он в трубку, а затем добавил озабоченным тоном: — Давайте завтра с утра! Хочется мне все на месте проверить…

— Вам тоже смерть деда кажется странной? — осторожно спросила Саша. — Или вы что-то узнали?

Никита промямлил в трубку нечто невнятное и торопливо попрощался. Саша забралась обратно в ванну и, погрузившись в теплую воду, как нильский крокодил, по самые ноздри, задумалась. Холодок в голосе Шмелева ее неожиданно насторожил.

Семья Саши в общем-то не могла похвастать тесными семейными связями, дружелюбием и желанием встать за родню горой в случае какой-то беды. Теток по отцовской линии Саша не любила, и родители особо с ними не общались.

— Дед всех отвадил! — как-то в сердцах сказала мать. — Он никогда ни с кем не церемонился, только с тобой и ладил.

Она горько махнула рукой, а затем, посидев с минуту, неожиданно добавила:

— И правильно сделал, что отвадил. До смерти надоели, нахлебники!

У Сашиного отца были две старшие сестры — Людмила да Зоя, которые не пошли ни в историки, как отец, ни в искусствоведы, как мать. Людмила выучилась на бухгалтера, Зоя работала ветеринаром на птицефабрике в соседнем городке. Обе в один голос заявляли, что в гробу видели пыльные манускрипты и всех художников со скульпторами, вместе взятых.

— У меня профессия денежная, не то что у вас, бумажки перебирать, — говорила Людмила.

— Вот еще, — кривилась Зоя, — сидеть в музее и стареть! Я уж как-нибудь тут, с курочками, яичками…

Пока вертелись ржавые колеса советского локомотива, тетки не бедствовали. Людмила, кстати, самая наглая, крутилась вместе с мужем: пускала налево топливные талоны, списывала со складов новую спецодежду, садовый инвентарь и тачки, которые охотно разбирали дачники. Зоя же таскала с фабрики не только яйца и тушки кур, но и творог с изюмом, которым в определенные дни подкармливали тучных бройлеров.

Словом, обе жили, не тужили до тех пор, пока не грянула перестройка, перемолов безжалостными жерновами и завод Сашиного отца, где он трудился главным механиком, и склады Людмилы, и Зоину птицефабрику.

Об отце и матери Зоя и Людмила вспомнили, когда в холодильниках, кроме льда, ничего не осталось. Обе забегали к старикам перекусить, поплакаться на тяжелые времена и выпросить немного денег.

После краха страны тетки так и не оправились, жили средненько и еще какое-то время наведывались в гости, пока дед, выпятив грудь, сурово не отчитал обеих. И позже, если теткам и перепадали деньжата, то с такими нравоучениями и нотациями, что обе постепенно забыли дорогу в отцовский дом. Но об этих распрях Саша знала только по рассказам матери, так как родилась как раз в год развала Союза. Бабушка помалкивала, дед тем более подобных разговоров не заводил…

Сердце мучительно сжалось, как всегда, когда в памяти всплывали лица ее любимых стариков. Она резко взмахнула руками, вода плеснула в лицо. И Саша фыркнула от негодования, вспомнив вдруг, как тетки в поте лица искали завещание, обшаривали каждый угол квартиры. Саша, оглушенная смертью деда, безучастно смотрела, как они роются в вещах, поминая почившего родителя совсем не добрыми словами. Ни Сашу, ни ее родителей завещание особо не интересовало, так же как и вещи деда. Все трое отнюдь не бедствовали. То, что принадлежало бабушке — альбомы по искусству, несколько старинных икон и украшения, они успели забрать еще до нашествия теток. И теперь наблюдали за ними с плохо скрываемым пренебрежением.

— Налетело воронье! — едко прокомментировала мать. — Глянь, сейчас из-за копеечных часов подерутся…

Завещание скоро нашли. Оно лежало на полке в обыкновенном конверте, и тетки просто смели его на пол и едва не затоптали. А когда разобрались, что к чему, чуть ли не с кулаками набросились на Сашу и ее мать. Оказывается, дед и квартиру, и дачу, и все, что находилось в них, оставил внучке. Скандал случился грандиозный. После пришлось отпаивать и мать, и теток валерьянкой. Завещание окончательно разделило родственников на два враждующих лагеря. Странная смерть деда и гибель бабушки отошли на второй план, и только Саша продолжала горевать о потере любимых стариков и до сих пор винила себя, что не почувствовала, не помогла, не предотвратила…

Ожидая журналиста, Саша выхаживала перед подъездом туда-сюда, как маятник, и вспоминала деда: не того сварливого старика, каким он был последние полгода, а прежнего, любителя обстоятельно перекусить, накормить внучку оладьями, которые она соглашалась есть только в обмен на сказку. Дед довольно крякал и расправлял пальцем усы, только его сказки вовсе не походили на сказки. Не было в них ни волшебства, ни фей с каретами из тыкв, ни хрустальных башмачков, хотя принцев и принцесс имелось в избытке. Жили венценосные герои деда не в какой-нибудь Выдумляндии, а в странах, которые она затем находила на карте, а чуток повзрослев, на уроках истории вдруг узнавала старых знакомых с непростыми судьбами.

Еще неизвестно, размышляла Саша потом, кто больше получал удовольствие от этих историй: она или дед, который нашел наконец благодарного слушателя…

Чтобы избавиться от горечи, которую вызывали воспоминания, она стала пересчитывать голубей, что слетелись на площадку перед домом. Бабулька с первого этажа высыпала пакет пшена, голуби ринулись в атаку, создав кучу-малу, а Саша раздраженно отвернулась: пустое занятие, все равно что считать овец перед сном. На душе было тревожно: вдруг в последний момент Шмелева отвлекут более важные дела и он не сможет приехать? Взглянула на часы, до назначенного им времени оставалось пять минут. Она отошла в сторону, чтобы голуби в пылу сражения за пшено ненароком не спикировали на голову, и присела на край железной оградки.

Тревога не оставляла, а ожидание превратилось в мучение. И тогда Саша загадала: если Шмелев не опоздает, значит, она на верном пути.