За прошедший год Зак вырос, и вырос сильным, последние несколько месяцев его голос менялся, подбородок обрел решительные очертания, тело вытягивалось не по дням, а по часам. Крепкие ноги легко подняли его по ближайшей лестнице, худосочной металлической спирали, ведущей в Обсерваторию природы Генри Люса на втором этаже. Вдоль стен и на стеклянных стендах оставались скелеты животных, перья, птицы из папье-маше на фанерных деревьях. Центральный парк когда-то был лучшим местом в Соединенных Штатах для наблюдения за птицами, но изменение климата покончило с этим, вероятно, навсегда. В первые недели после землетрясений и извержений вулканов, спровоцированных разрушениями ядерных реакторов и взрывами боеголовок, темное небо, повисшее над землей, было переполнено птицами. Их крики и зовы не стихали всю ночь. Птицы гибли массово, крылатые трупики падали с небес вместе с черным градом. В воздухе царили такие же хаос и отчаяние, какие и среди людей на земле. Не стало теплых краев для перелета на зиму. Много дней земля была в буквальном смысле укрыта подрагивающими на ветру почерневшими крыльями. Праздник живота для крыс, которые жадно набросились на падаль. Мучительное чириканье оттеняло дробь падающего с небес града.
Но теперь парк, если не шел дождь, был тих и спокоен, рыба в его озерах вымерла. В грязи и слизи, покрывающих землю и дорожки, виднелись почерневшие кости и перья. По деревьям иногда прыгали облезлые белки, но их популяция сильно сократилась. Зак посмотрел в один из телескопов (он затолкал камень размером в четверть доллара в щель монетоприемника, телескоп теперь работал без денег), и поле его зрения растворилось в тумане и плотном дожде.
До прихода вампиров в замке располагалась метеорологическая станция. Бо́льшая часть оборудования осталась на чердаке островерхой башни и внутри огороженной площадки к югу от замка. Нью-йоркские радиостанции обычно начинали сообщения о погоде со слов: «Температура в Центральном парке…», а дальше следовала цифра, которую они получали из башни обсерватории. Стоял июль, а может быть, август, время, известное как «самое пекло», и наивысшая температура, какую видел на приборах Зак в один из особо мягких вечеров, составляла шестьдесят один по Фаренгейту, или шестнадцать по Цельсию.
Зак родился в августе. В одном из кабинетов висел календарь двухлетней давности, и он теперь жалел, что не вел счет уходящих дней аккуратнее. Сколько ему сейчас — тринадцать? Вроде бы. Он решил, что так и есть. Формально он стал тинейджером.
Зак все еще помнил (хотя и смутно) те времена, когда отец в один солнечный день привел его в здешний зоопарк. Они пришли на выставку, потом поели фруктовое мороженое на каменной стене, с которой открывался вид на метеорологическое оборудование. Зак помнил, что рассказал тогда отцу, как ребята в школе иногда отпускают шутки насчет его фамилии и говорят, что Зак, когда вырастет, непременно станет метеорологом.[3]
«А кем ты хочешь стать?» — спросил отец.
«Смотрителем в зоопарке, — ответил Зак. — И еще, может, мотогонщиком».
«Неплохо», — похвалил отец, и они бросили пустые стаканчики в мусорную корзину, а потом отправились на представление.
А в конце того дня, прекрасно проведя время, отец и сын дали себе зарок повторить экскурсию. Но у них так и не получилось. Как и многие обещания в истории Зака и Эфа, это осталось невыполненным.
Вспоминать об этом было все равно что воскрешать в памяти старый сон, которого он, может, никогда и не видел. Его отец давно исчез, погиб вместе с профессором Сетракяном и остальными. Изредка Зак слышал доносящиеся из города взрывы, видел густое облако дыма или пыли, поднимающееся навстречу дождю, и тогда задавался вопросами. Видимо, остались еще люди, сопротивлявшиеся неизбежному. Это наводило Зака на воспоминания о енотах, не дававших покоя его семье однажды во время рождественских каникул, — они расшвыривали мусор, как бы прочно ни запирал отец бачок. Вот и взрывы в городе что-то вроде этого, думал он. Досадное неудобство, не более.
Зак оставил заплесневевший экспонат и спустился по лестнице. Владыка выделил ему комнату, и Зак сделал из нее подобие своей спальни в их старом доме. Вот только в его старой спальне не было видеоэкрана во всю стену, взятого из офиса кабельного телевидения на Таймс-сквер. Не было у него прежде и вендингового автомата, не было целых стеллажей из книжного магазина с комиксами. Зак пнул игровой контроллер, оставленный на полу, и упал в одно из шикарных кожаных кресел со стадиона «Янки» — из тех, что располагались за бейсбольной базой. Иногда привозили ребят поиграть с ним, или же он играл с ними в онлайне на специальном сервере — и всегда выигрывал. Все остальные потеряли навык. Постоянно выигрывать тоже надоедало, в особенности когда новые игры не выпускали.
Поначалу ему было страшно в замке. Он знал все истории, которые рассказывали про Владыку. Он ждал, что его обратят в вампира, как маму, но этого так и не случилось. Почему? Ему так и не объяснили; впрочем, он и не спрашивал. Он был гостем и, единственный человек здесь, стал кем-то вроде знаменитости. За два года, что Зак пребывал в качестве гостя Владыки, ни один другой невампир не был допущен в Бельведер или хотя бы в его окрестности. То, что сначала казалось похищением, позднее, со временем, стало казаться отбором. Чем-то вроде призвания. Словно для него в этом новом мире оставили специальное место.
Зака выбрали из множества таких же людей. Он не знал почему. Он знал одно: существо, предоставившее ему такие привилегии, было абсолютным властелином нового мира. И по какой-то причине Зак был нужен ему.
Истории, что слышал Зак (о страшном гиганте, безжалостном убийце, воплощении зла), оказались явным преувеличением. Прежде всего, Владыка был среднего для взрослого человека роста. А для твари столь древней он выглядел довольно моложаво. Черные глаза смотрели пронзительно, Зак видел, как они могут навевать ужас на того, кто попал в немилость. Но за ними проступали (для того, кому повезло и кто мог, как Зак, заглянуть в них) глубина и темнота, недоступная человеческому пониманию; мудрость, уходящая в глубь времен; разум, соединенный с более высоким уровнем бытия. Владыка был вождем громадного клана вампиров города и всего мира, армии существ, которые отвечали на его телепатический зов, посылаемый с замкового трона в заболоченном центре Нью-Йорка.
Повелитель владел магией. Пусть дьявольской магией, но другой Зак не знал. Добро и зло стали расплывчатыми понятиями. Мир изменился. Ночь обернулась днем. То, что было низом, стало верхом. Король вампиров являл собой свидетельство того, что высшие силы существуют. Сверхчеловеческие. Божественные. Его могущество было чрезвычайно.
Взять, например, астму Зака. Воздух в новом климате крайне испортился из-за застоя, повышенного содержания озона и рециркуляции взвешенных частиц. При плотном облачном покрывале, словно грязное одеяло все прижимавшем к земле, метеорологические условия и океанические ветра были не в силах освежить городские воздушные потоки. Нарастала плесень, и в воздухе летали споры.
