Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 90
Рэнд написала пьесу в течение нескольких месяцев, надеясь заработать денег, как это удалось автору «Процесса Мэри Дуган» Байярду Вейлеру – но для первого драматургического опыта успех был просто феноменален. Премьера спектакля состоялась в октябре 1934 под названием «Женщина под судом», в театре Hollywood Playhouse. Главную роль исполняла звезда немого кино Барбара Бедфорд. Среди зрителей премьерного показа присутствовали уважаемые критики и титулованные кинозвезды, в том числе – кумир Айн Рэнд Пола Негри, режиссер и продюсер Фрэнк Капра, один из основателей киностудии Paramount Джесси Ласки, актрисы Мэри Пикфорд, Глория Свенсон и Марлен Дитрих. Также там присутствовали трое членов русской аристократической диаспоры и друг Рэнд Иван Лебедев – переквалифицировавшийся в актеры бывший белый офицер.
Что по-настоящему сделало «Ночью 16-го января» известным произведением, так это специальный трюк, введенный к вящему удовольствию зрителей: на каждом показе из них набиралось жюри присяжных, которые должны были вынести вердикт. Рэнд построила пьесу таким образом, чтобы в ней присутствовало приблизительно равное количество доказательств, указывающих на двух разных персонажей – и написала две концовки, каждая из которых должна была быть исполнена в зависимости от того, каким будет вердикт зрительского жюри.
Эта неординарная находка привлекла внимание опытного продюсера Эла Вудса, который захотел осуществить постановку «Ночи» на Бродвее. Это был бы большой прорыв, к которому и стремилась Рэнд – но все же она опасалась связываться с Вудсом, боясь, что он перекроит пьесу по своему, и в ней не останется места для заложенных автором философских идей. Поэтому она отклонила предложение продюсера, несмотря на всю его заманчивость.
Это был очень нахальный жест, который только подстегнул интерес Вудса к ее произведению. После того, как постановка с успехом прошла в голливудском театре, нью-йоркский делец предпринял еще одну попытку Он согласился на условия автора, выговорив для себя право лишь на небольшие изменения. Вудс также попросил, чтобы она переехала в Нью-Йорк – помочь в производстве постановки. Рэнд охотно согласилась. Она была более чем счастлива перебраться в Нью-Йорк, поскольку Голливуд разочаровал ее и не смог стать ей настоящим домом. Даже былое восхищение фигурой Сесила Б. ДеМилля сошло на нет – теперь она пренебрежительно говорила о нем, как о конъюнктурщике, одержимом жаждой наживы. В Калифорнии О’Конноров ничто особо не держало, поскольку актерская карьера Фрэнка шла ни шатко ни валко, и в конечном итоге он решил ее прекратить. В ноябре 1934 года они собрали самое необходимое и отправились в Нью-Йорк.
Из Нью-Йорка она отправила экземпляр «Ночью 16-го января» своей семье в Ленинград. Анна Борисовна перевела пьесу на русский, чтобы Зиновий и прочие члены семьи, которые не говорили по-английски, тоже смогли познакомиться с творчеством Айн. Отец написал ей в ответ, что он пребывает в полном восторге от ее достижений. Он сравнил красоту и лаконичность ее языка с манерой Шекспира. Нора прислала сестре рисунок, изображавший театральную афишу с подсвеченным софитами именем «Айн Рэнд» на ней. Мать же предупредила ее о том, что уже в ближайшее время она может оказаться в окружении ревнивых конкурентов, которые будут возмущены ее умом, оригинальностью и талантом. Не имеет значения, будет ли пьеса иметь большой успех в Нью-Йорке – писала Анна. Что действительно важно – так это продолжать верить в свой талант. Слабые люди легко сдаются и, сломленные отчаянием, опускают голову – увещевала она, но «сильные, окрепшие в бою, становятся сильнее в десять раз». Мы не можем сказать наверняка, есть ли в том доля влияния ее матери – но нельзя поспорить с тем фактом, что Рэнд обладала железной волей, была преисполнена оптимизма и никогда не теряла веры в то, что сможет добиться успеха.
В Нью-Йорке, как и ранее в Голливуде, Айн и Фрэнк нечасто выходили в свет. Рэнд терпеть не могла богемные тусовки и на тех немногих вечеринках, которые, все-таки посещала, она, как правило, сидела в стороне, ни с кем не разговаривая. Она оживлялась только в те моменты, когда разговор смещался в плоскость, где ей было что сказать. При любом упоминании религии, морали или этики она превращалась из безмолвного предмета интерьера в разъяренную тигрицу, готовую принять любой вызов. Немногие могли понять и принять ее манеру общения. Но Нику Картеру, который любил интеллектуальные дискуссии, нравилось проводить время в компании Рэнд. В число немногочисленных друзей, которые захаживали к О’Коннорам, входили также Альберт Маннхаймер – молодой социалист, с которым Рэнд любила поспорить – и несколько русских, с которыми Айн познакомилась, благодаря связям своей семьи. Частой гостьей в их доме была и племянница Фрэнка, Мими Саттон. Но Рэнд, по большому счету, вполне хватало общения с этими немногими друзьями. После переезда в Нью-Йорк они с Фрэнком сблизились еще сильнее. Несмотря на то, что он никогда не претендовал на то, чтобы считаться интеллектуалом, О’Коннор развил в себе талант лаконичного остроумия, которое Айн находила очень забавным. Наедине с Фрэнком она, обычно серьезная и сконцентрированная на своей профессиональной деятельности, могла позволить себе расслабиться и даже подурачиться. В Нью-Йорке О’Конноры завели длинношерстную персидскую кошку, которую назвали Тарталья.
Пара прибыла в город в первые дни декабря. Практически незамедлительно началась подготовка к бродвейской премьере «Ночью 16-го января». Вудс хотел открыть показы уже в начале января следующего года, и, покуда она шлифовала и купировала сцены, он рассказывал ей о своих производственных планах, сложность и масштаб которых никогда, по его словам, не могли бы быть реализованы в Голливуде. Это очень воодушевило Рэнд. «С этим продюсером потрясающе легко работать, – писала она своему бывшему голливудскому агенту Мэри Инлус. – Он просит лишь о совершенно незначительных изменениях». Она также быстро нашла общий язык со своим новым театральным агентом Сидни Сатенштайном, который произвел на нее очень благоприятное впечатление как талантливый бизнесмен.
Однако почти сразу же после того, как она вручила продюсеру наскоро переделанный сценарий, Вудс сообщил, что январской премьеры ждать не следует. Переговоры о финансировании постановки, которые он вел, провалились. Нужно было искать новых спонсоров – в связи с этим пришлось отложить кастинг и репетиции.
Рэнд приняла эти дурные вести на удивление спокойно. Но ей, все же, нужны были деньги. Средств, которые имелись у нее в наличии, хватило на переезд в Нью-Йорк и первые несколько недель жизни на новом месте – но их было недостаточно, чтобы пережить неожиданную задержку в делах. Гонорары за недавние сценарии были, по-видимому, истрачены – отчасти, возможно, на поддержку оставшихся в России родителей. Однако растущая известность Рэнд существенно увеличивала ее шансы получить работу. Сидни Сатенштайн помог ей получить место внештатного рецензента RKO, компании, в которой она когда-то работала в Голливуде – но это не решило всех проблем. В письмах к Мэри Инлус Рэнд жаловалась, что ее зарплата – около десяти долларов в неделю – не стоит тех усилий, которые приходится вкладывать в работу. Чтобы удержаться на плаву до премьеры спектакля, Рэнд одолжила денег у своей голливудской приятельницы Милисенты Паттон, которая также перебралась жить в Нью-Йорк. «Она была очень прямолинейна, – вспоминала Паттон. – Она сказала: мне нужно доделать эту постановку, чтобы заработать денег, а потом я буду писать то, что мне нравится». Паттон и ее муж дали Рэнд денег в долг, который она потом вернула. Но она никогда не признала, что эта помощь действительно облегчила ее положение. «Я не думаю, что это ее беспокоило, – сказала Паттон годы годы спустя. – Ей просто нужно было выжить и добиться своих целей».
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 90
