— Но еще ведь самого Мстиславича надо хоть со двора вывести, — отвечала Елинь Святославна, опасливо оглядываясь и качая головой. — Как тут выведешь? Они все его в лицо знают.
Они сидели здесь все втроем, а Дивляна еще привела с собой свою трехлетнюю дочку Предславу, и та играла на полу с цветными лоскутками. В другое время Ведица охотно бы к ней присоединилась и помогла сворачивать из лоскутков «лелёшек»[7], но сейчас у нее были заботы поважнее, и она сидела, держа на коленях собственную куколку, от которой ожидала совета.
— Может, переодеть его как-нибудь?
— Лицо-то не переоденешь. Да и что ему одежда, он и так, будто сирота, в портках некрашеных ходит.
Три женщины умолкли, вздыхая: ничего не шло на ум. Тут в сенях послышался шум: кто-то стучал в дверь.
— Дома ли хозяйка, Елинь Святославна свет? — раздался веселый голос. — Дозволит ли войти?
— Пусти! — кивнула воеводша челядинке, и та метнулась открывать.
В избу вошел, кланяясь женщинам и чурам на полочке в красном куту, молодой еще мужчина, среднего роста, с очень светлыми волосами и белесыми бровями, с приятным лицом, открытым и дружелюбным. Одет он был очень хорошо: в крашеные порты, козарский кафтан с отделкой из желтого шелка. На шапке, которую он снял при входе в дом и держал в руке, имелась оторочка из куницы, а надо лбом были пришиты бронзовые узорные бляшки — такие шапки носили в землях смолянских кривичей, откуда он был родом.
— Званец! — При виде него Дивляна радостно всплеснула руками, да и лица остальных прояснились. — Вот и ты наконец! Что так долго не заглядывал? Как жена?
— Да вроде пока не на что жаловаться. — Званец оглянулся, словно проверяя, не подслушивает ли какой злой дух. — Тебе кланяется и просит не забывать. Я ведь у тебя был вчера, да не застал. И сегодня говорят: у воеводши. Дай, думаю, к воеводше наведаюсь, сразу всех повидаю.
— Мог бы и вчера додуматься. Умник! — проворчала Елинь Святославна.
Званца Дивляна знала со времен своей поездки из Ладоги в Киев: родом с верховий Днепра, он присоединился к ним по дороге, сперва был в дружине Белотура, потом начал торговать и так разжился, что уже два года как поставил себе двор и женился на младшей из десяти дочерей киевского старейшины Угора — Улыбе. Во время прошлогоднего похода в Корсунь жена в отсутствие мужа вздумала рожать и чуть не умерла; обошлось, в основном стараниями Елини Святославны и Дивляны, но Званец, вернувшись, очень перепугался, когда узнал, что мог бы лишиться и ребенка, и жены, даже с ней не простившись. Поэтому, когда оказалось, что в конце этой весны ей предстоит родить снова, он пропустил первый обоз на Царьград, надеясь успеть на второй, уходивший в середине кресеня. А не успеет, так и в Киеве забот хватит. Весной он торговал мехами, покупая их у охотников или северных купцов и продавая уходящим в греки, осенью — зерном и вином, уже в обратном направлении, и с каждым годом мог становиться вдвое богаче, не выходя из дома. Чрезвычайно выгодное местоположение Киева позволяло это: сюда стекались товары с юга и с севера, здесь меха, зерно, мед, воск встречались с греческими тканями, козарским серебром, бусами и всем прочим. Недаром же и варяги, и деревляне так стремились завладеть этим городом и всеми богатствами, которые здесь можно было приобрести. Благодаря им, киевские князья уже давно считались не менее сильными и влиятельными, чем деревлянские или саварские, хотя имели под рукой гораздо меньше земли и людей.
Но сейчас от богатства было мало толку, зато очень могли пригодиться сообразительность Званца, его ловкость и преданность людям, которым он был всем обязан. Поэтому Дивляна охотно посвятила его в суть дела, прося о помощи. Званец призадумался.
— Да уж, был бы сейчас Корочун, нарядили бы его бабой, или игрецом каким, или зверем, — сказал он, почесывая в затылке. Его лицо с мягкими чертами имело простодушный и даже простоватый вид, но на самом деле он был довольно умен и соображал очень хорошо. — Да какое теперь — и до Купалы еще далеко.
Действительно, в ближайшее время не ожидалось велик-дней, в которые принято рядиться и надевать личины.
— Говорят, полотеские князья в волков умеют оборачиваться, — сказала Дивляна. — Что, Мстиславич, ты не умеешь волком перекидываться?
— В битве — умею, — ответил лежащий на лавке Борислав, не поворачивая головы. Ведица охнула. — Волком себя чувствую, врага зубами грызу и руками рву. Но снаружи человеком остаюсь. Все оборотни такие. Чтобы целиком в зверя оборотиться — это все басни, так не бывает.
— А жаль! — Дивляна вздохнула. — Умел бы ты…
— А люди верят, — заметила Елинь Святославна. — Уж сколько я басен и сказок знаю про оборотней! И не перечесть.
— И я слышала, что деревляне умеют волками и медведями оборачиваться, — сказала Ведица. — Может, все-таки есть где-нибудь волхв, чтобы мог тебя в зверя превратить, а? — Она с надеждой посмотрела на своего злополучного жениха. — Подумай, миленький! Может, хоть кто-то у вас умеет! А уж мы найдем, пошлем кого-нибудь…
— Никто не может. — Борислав осторожно покачал головой — от резких движений она еще болела. В целом он был уже вполне здоров, но притворялся чуть ли не умирающим. — Говорю же, не бывает так. Я отроком в лес ушел и там жил семь лет, все тайны, все умения воинские и охотничьи превзошел, умею в себе дух зверя пробудить и отца-волка призвать. Волчью шкуру воины-волки на плечах носят, но чтобы целиком зверем стать — такого не бывает.
— У нас в Ладоге рассказывают, будто чудинские кудесники могут в зверей обращаться, — сказала Дивляна. — Но я сама не видела, и никто у нас не видел. Может, тоже басни одни?
— Стойте! — воскликнул вдруг Званец, который во время этой беседы сидел, нахмурив свои белесые брови и напряженно что-то обдумывая. — Поймал!
— Что поймал? — Женщины обернулись к нему.
— Опять мышь? — Елинь Святославна прищурилась, окидывая взглядом пол.
— Мысль поймал за хвост! — Званец повертел головой, с торжеством оглядывая своих слушателей. — Оборотень! Весь Киев знает, что деревляне могут в зверей превращаться и что колдунья неведомая в Коростене завелась, а она каждую ночь в волчицу лютую перекидывается и людей грызет. А басни ли это, никто не знает, а кто знает, тот не верит. Даже вы вон не верите, что же с простого люда спрашивать! Но в том-то и наше счастье!
— Где же тут счастье? — недоверчиво спросила Ведица.
— А то самое. Люди верят, что деревляне могут зверями обращаться. И тем более верят, что ты сможешь, Мстиславич, раз уж ты в лесу семь лет у самого лешего обучался и все лесные хитрости превзошел!
— Не у лешего, а у Одинца! — поправил Борислав. — Это человек, но в нем Белый Князь Волков живет, а он от людей навек ушел и никогда из леса не показывается, зато и сила ему от Велеса и Ярилы дана сверх человеческой.
— Вот и прекрасно! — Званцу не было нужды вникать, но звучало все очень внушительно. — Я про это сегодня же на Подоле невзначай упомяну, пусть болтают. И жене накажу, чтобы бабам своим и сестрам в великой тайне поведала, — завтра все до одного будут знать аж до самых Дорогожичей!
