— Тем более нет! Юлию нужно было почти ничего или крайне мало.
— Тогда чему? Может, он завидовал зависти, которую вызывал у Карла? Завидовал, что не испытывает зависти?
— Вы просто неистощимы на парадоксы! — восклицает Следователь.
— Вовсе нет, — отрицает Поэт-Криминолог. — Люди всегда завидуют другим, — и, обращаясь к Литературоведу, добавляет: — Вспомните новеллу Генри Джеймса[4]«Зверь в джунглях». В чем заключался секрет «зверя»? Конечно же, в Зависти, но не в обычной, на первый взгляд, зависти. Всю свою жизнь зверь провел в джунглях, думая, что живет, чувствует, не подозревая о своем безразличии до тех пор, пока его женщина, подруга, сообщница внезапно не умерла.
— Согласен, — говорит Литературовед, — более красивой метафоры не существует.
— И вот этот «зверь», являющийся человеком, не способный ни любить, ни отвечать на любовь, стоит перед могилой своей подруги в полнейшей растерянности и не понимает, чего ему не хватает. Не кого-то, а чего-то. Он не в состоянии понять, что его внимательная подруга была настолько деликатна, что он никогда не догадывался о ее любви к нему. И вдруг он замечает на соседней могиле…
— Плачущего незнакомца?
— Да! И «зверь» внезапно понимает, что завидует неприкрытой печали незнакомца. Завидует его рыданиям! Зависть и ревность часто путают. Можно не ревновать, а завидовать сильному чувству — признаку полноценной жизни. Как вы считаете, завидовал ли Карл в глубине души неудачам Юлия? Хотел ли он оказаться на его месте и испытать то, что чувствовал Юлий в глубочайшем одиночестве, о котором все говорили с уважением и неловкостью? Для Карла Юлий был «зверем». Или, наоборот, для Юлия Карл был «зверем»? И что все-таки в жизни Карла вызывало зависть Юлия, как он признался в этом в своих зашифрованных бумагах?
— В Гранаде Юлий однажды удивил меня странным признанием по поводу не своих литературных неудач, — наоборот, он не считал себя неудачником в литературе и в глубине души был уверен в высоком качестве своих произведений, — а неудачной жизни. «Я не хочу прийти к какому-то концу, — заявил он. — Я не хочу достичь какой-то цели, я не хочу целей. Для меня достижение цели равносильно смерти. Я хочу жить и испытывать неудачи. Неудачи необходимы мне даже больше, чем это вино». Поскольку я невольно улыбнулся, он продолжил: «Это не поза. Неудачи необходимы мне больше, чем воздух. Я не хочу, чтобы меня восхваляли или не восхваляли. Я хочу быть ничем! Не хочу быть заключенным в какую-то форму».
— Если присовокупить к его зашифрованным сочинениям еще и эти ужасные слова, то мы могли бы с полным основанием обвинить его в том, что он спровоцировал трагедию на «Уране».
— Не уверен… — продолжает Литературовед. — Он сказал еще: «Я не хочу иметь какой-то статус в обществе. Я чувствую постоянную ностальгию по своему детству. Я хочу остаться подростком».
— Убрать лестницу… Разве это нельзя назвать «шуткой» подростка? Юлию нравится нагонять страх. Он убирает лестницу и смеется, глядя на родственников, барахтающихся в воде и не воспринимающих всерьез «веселую шутку» своего дядюшки. Он и сам не воспринимает ее всерьез. Но в какой-то момент, увидев, как задыхается его брат и, постепенно теряя последние силы, приходит в ужас, как поддерживают его на воде другие, он ощущает такую радость, такое умиротворение, что ему хочется, чтобы муки Карла продолжались бесконечно. Однако остальные тоже выдыхаются, к тому же старый Карл ужасно тяжелый…
— И вы думаете, что, увидев, как его брат…
— Да, увидев, как «великий Карл» теряет последние силы, захлебывается, задыхается, Юлий не может удержаться от того, чтобы не совершить непоправимое.
— А затем он что, бросается к остальным в воду?
— Да, причем с радостью! С радостью подростка. И со смехом.
— Значит, это он перевернул песочные часы?
— Это было бы заманчиво… — внезапно Поэт-Криминолог становится серьезным и говорит словно сам с собой: — Как было бы заманчиво перевернуть раз и навсегда песочные часы.
— Но только песок от этого не меняется.
— Вы правы, — продолжает Поэт-Криминолог, и его лицо становится все более напряженным. — Но как быть с иллюзией? Иллюзией освобождения. Иллюзией, которой удовольствовался виновник гибели «Урана», чтобы оправдать свой поступок. Что это значит — совершить поступок? Это последовательность длинного, чрезвычайно длинного тайного пути. То же самое в криминологии. Преступление — это конечное звено цепочки, состоящей из невыносимых страданий, единственный выход из которых — покой, о котором говорил Юлий. Я встречал преступников, очень крупных авторитетов, приговоренных к смерти, которые в один голос заявляли, что преступление останавливало их страдание и они испытывали огромное облегчение, словно у них лопались все нервы. Если бы вы спросили у них, что это было за страдание, то услышали бы в ответ: просто Страдание. То есть раньше они страдали, а теперь не страдают! Они уже и раньше жили как мертвые. И преступление для них — это всего лишь возврат на дорогу, ведущую к их собственной смерти.
— Убить себя — это еще куда ни шло, но совершить самоубийство, пригласив окружающих последовать вашему примеру, — это самый ужасный пример трусости, — говорит Следователь, не сводя настойчивого взгляда с Поэта-Криминолога. — Нет, не существует «красивых» преступлений, точно так же как нет оправдания самоубийцам, если только их к этому поступку не толкает физическое страдание!
— Аполлинер говорил почти то же самое, — подает голос Литературовед.
— Помните его знаменитую фразу? — восклицает Поэт-Криминолог. — «Избавьте меня от физических страданий, а с моральными я разберусь сам».
— Вот именно!
— И он умер от трепанации черепа.
— Давайте вернемся к делу, — нервничает Следователь.
— Вы правы, — со смехом отвечает Поэт-Криминолог. — Итак, мы остановились на том, что наш Литературовед днем прогуливался с Карлом, а ночи проводил в пивной с Юлием. И, рассказывая об одном, он, в результате, обрисовывал нам другого. Их сочинения — это как эхо, улавливаемое летучими мышами. Они не просто дополняют друг друга — мы находим в них то, что раньше было от всех скрыто. Так при раскопках в Помпее находили слепки от тел людей, которых извержение вулкана застигло во время сна. Задохнувшиеся от испарений, засыпанные раскаленным пеплом, они, медленно разлагаясь, пролежали нетронутыми две тысячи лет. За это время пепел под действием дождей превратился в цемент, такой же твердый, как и базальт. И вот каким-то археологам, не лишенным художественного мышления, пришла в голову замечательная идея залить гипс в эти слепки, чтобы получить отпечатки погибших во сне. Невыносимая по своей жестокости картина.
— Понимаю, к чему вы клоните, — говорит Литературовед. — Вы говорите об иносказаниях, да? Думая при этом о Рильке и женщине, о которой он пишет?
— Вот именно! И о том, что его почитатели, не имея возможности назвать ее прямо, оставляли лишь многоточие…
