Три!
Копейщик, пытающийся заблокировать древком рукоять меча, падающего сверху, проворонил движение второго и согнулся, получив тычок тупым клинком под ложечку.
Мечники оказались проворнее и насели на воеводу с двух сторон. Третий гридень с чеканом наготове стоял сбоку, готовясь нанести единственный удар, – и проворонил чувствительный пинок тяжелым сапогом в бедро. И сразу за ним – удар по шелому.
– Смотри на ворога, а не на его меч! – прохрипел воевода, отражая сыплющиеся на него удары.
Мечники продержались недолго, но все ж продержались, за что заработали кивок воеводы, – хорошо, мол, годится. У одного из гридней плетью повисла рука, другой почесывал шею, по которой неслабо досталось. Но видно было, что дружинники довольны – не каждый день от воеводы даже такого кивка дождешься. А что больно – так на то она и воинская наука. Когда больно, оно лучше запоминается. В следующий раз тело само как нужно двинется, чтобы удар не поймать, – и не поймешь, как так получилось.
– А ты чего рот раскрыл? – крикнул воевода отроку, застывшему с отвисшей от увиденного челюстью. – Пока ты ворон ловил, твоих сотоварищей в битве ворог посёк. И вся вина в том на тебе.
Отрок испуганно захлопал глазами, вот-вот заплачет. Знает же, что не гоже княжьему отроку реветь как девка, а слеза предательская все ж в глазу собирается.
Шмыгнув носом, отрок пересилил себя и отважно шагнул вперед, направив дрот воеводе в грудь.
– Поздно, – сказал воевода, перехватывая древко копья и отводя удар в сторону. – От так же и на Калке случилось – пока одни бились, другие смотрели. Потому и тех и других ордынцы побили, хотя нашего войска супротив ихнего было вчетверо.
Правды ради, о битве на реке Калке можно было и более сказать – и про то, как союзные половцы, испугавшись слаженной атаки степняков, бросились бежать, опрокинув русские полки. И про то, как после ордынцы, обломав зубы о русские укрепления, обманом выманили из-за тына дружину Мстислава Киевского, пообещав отпустить воинов восвояси, а после, нарушив обещание, посекли ее в чистом поле – да только надо ли? Не запомнит отрок всего, говорить надо только главное. Воевода и сказал:
– Завтра чтоб из пяти дротов четыре в цель попадало. А не будет такого – выгоню из дружины обратно коров пасти.
Повернулся – и пошел обратно к своему бревну. Знал – если потребуется, будет отрок и ночью дроты метать, а утром покажет требуемое. Потому, что нет ничего страшнее для козельчанина, чем сначала быть принятым в княжескую дружину, а после – вылететь обратно. Вовек позору не оберешься.
У бревна стоял Никита. Мрачный, как осенняя туча. Федор Савельевич, только что развеявшийся от дум лихой молодецкой сечей, вновь нахмурил брови. Жалко парня, а что поделаешь?
– Здрав будь, Федор Савельевич, – сказал Никита, снимая шапку и кланяясь земно.
– И тебе поздорову, парень, – буркнул воевода. – Чего понадобилось в цитадели?
Никита помолчал немного, собираясь с духом, и сказал – да не то, что воевода ожидал услышать.
– Слыхал я, Федор Савельич, что, когда мой старшой брат Игнат с торговым поездом[61]из дальних стран воротится, в следующий поход ты со своими воями охраной пойдешь?
Воевода недоуменно вскинул брови.
– Может, и пойду. А может, и останусь. Тебе-то какое дело?
Никита прижал шапку к груди.
– Дядька Федор, возьми меня к себе в дружину!
А вот это вообще ни в какие ворота не лезло.
– Тебя? Да где ж ты раньше-то был?
Воевода кивнул на отрока, сосредоточенно метавшего дроты в заново установленный щит, закусив губу от обиды и натуги.
– Отроки вон с пятой весны от роду в вой готовятся, рукоять меча к ладошке примеривают и кажный день с тем мечом заместо игрушек возятся да упражняются. А тебе уж двадцать скоро. И хоть охотник ты знатный, про то все наслышаны, но к мечу да к воинской службе не приучен. Так что – не обессудь.
Никита сверкнул глазами, крикнул запальчиво:
– Да я белке в глаз с сотни шагов попадаю. И из лука, а не из самострела!
«А характер-то у парня правильный, – подумал воевода. – Эх, жаль поздно одумался. Знатный воин получиться бы мог». А вслух произнес:
– Знаю, знаю. Да только про ратную службу раньше надо было думать. Зим эдак на пятнадцать.
Однако Никита не сдавался.
– Я и с мечом упражнялся! У кузнеца Ивана.
Воевода аж крякнул от такого.
– Да ну! И сколь разов-то?
– Мне хватит, – буркнул Никита. – Невелика наука.
– О как!
Воевода повернулся к дружинникам.
– Эй, Любава, подь-ка сюда.
Мечник, уже оправившийся от удара в руку и примеривающий к ней копье у оружейной стойки, обернулся.
– Дай-ка парню меч затупленный. И сама такой же возьми.
– Дак то девка? – изумился Никита. – Не буду я с девкой биться.
Воевода наклонился к уху парня.
– У этой девки ордынцы батьку на Калке порешили, а мать в полон увели, когда ей всего четыре года было. Она же от горя говорить разучилась. И с малолетства самого она, окромя битвы, ни о чем не помышляет, отомстить хочет за родителей. Потому не думай, что это простой противник. Рука у нее, конечно, полегче, чем у мужика, но быстра как ласка, и твоя стать молодецкая супротив ее быстроты вряд ли большое подспорье. Так что приступай. Да не жалей ее, а то обидится.
Девушка подошла к парню, неся в руках шлем с подшлемником и два меча. Большие синие глаза внимательно смотрели на Никиту. Красивые глаза – а взгляд не бабий. Не так должна девка на мужика смотреть. Внимательный взгляд. Так бойцы перед схваткой друг на дружку смотрят, оценивая, насколько силен соперник, какие у него в запасе ухватки имеются, есть ли где слабина. Чтоб в ту слабину ударить посильнее, когда случай представится.
Никита слегка поежился. Надо же! Совсем он в своем лесу одичал, не слышал, что у воеводы в детинце такие вот ведьмы водятся – с недобрыми глазищами в пол-лица, которыми бы парней на гулянках завлекать, а не обмеривать их взглядом, как корову перед забоем.
Никита засунул шапку за пояс, натянул подшлемник, примерил шлем – впору. Считай, как шапка, только тяжелее впятеро. Так то не беда, шея, поди, не тростинка, выдержит. Да и меч – подумаешь. «Что меч, что нож засапожный – невелика разница», – думал Никита, выходя на утоптанную площадку.
Дружинники вновь прекратили махаться и, расступившись, встали полукругом. Лишь в дальнем конце двора по-прежнему слышались размеренные удары – то отрок метал свои дроты. Остановить его теперь могла только смерть. Или окрик воеводы.
