До того как превратиться в процесс всеобщего уничтожения, любовь гарантирует великолепие мира.
Это как до агонии — колодец в пустыне. Остров абсолюта. Ковчег — до потопа, спасаясь от которого его построили. Единственное убежище в мире всеобщего упадка.
Странно, что мы взываем к этому чувству, самому неустойчивому среди всех, чтобы оно олицетворяло для нас вечность.
И странно, что мы просим у этого куска пепла доказательства нетленной реальности.
Любовник, который держит пари на любовь, похож на того, кто считает, будто песочные часы доказывают, что времени не существует.
Исчезнув, Аврора отослала меня в разваливавшийся мир, где она меня мучила на расстоянии.
С ней, с воодушевлением, которое она вызывала, я стоил больше, чем я сам. Без нее я был ничем.
Я шел к старости. И к смерти. Чтобы слиться с небытием, от которого она одна отделяла меня.
51
Анжелика не хотела, чтобы я ей выдал чек. Она предпочитала наличные.
— Нам некуда торопиться… Я буду рада снова с вами увидеться.
Она ушла, не сказав ничего такого, что могло бы меня убить. Я боялся худшего. И готовился к этому. Но пока что Аврора не совершила ничего отвратительного. Впрочем, в рассказе, который меня ожидал, я угадывал профиль женщины, которая, несмотря ни на что, уже не была той, которую я любил.
Вместо того чтобы почерпнуть в этом силы для презрения, гнева, безразличия или еще какого-нибудь чувства, способного освободить меня, я, наоборот, предпочел восхищаться тем, что вынырнет из тумана.
Это восхищение не было менее требовательным — но более тревожным. Это было чувство другой природы.
— Вы не будете разочарованы, — добавила Анжелика, разумеется имея в виду совершенно противоположное.
Я пообещал ей деньги. За полную откровенность. Она ответила, что я смогу все узнать при следующей встрече и что лишь от меня зависит, скажет она о чем-либо или умолчит.
То, что откроется, — это дверь в другой мир. Я могу войти туда или пройти мимо.
Все любовники умерщвленных похожи на Орфея. Они входят в царство мертвых, чтобы вывести ту, которую похитили у них смерть или предательство.
Я вспомнил, что с нашей первой встречи в музее Родена Аврора ждала меня перед скульптурой, которая изображала Врата ада.
52
Весной я должен был съездить в Рим, чтобы встретиться там с антикваром, с которым отец перед смертью был в хороших отношениях. Аврора настояла на том, чтобы ехать вместе, и эта настойчивость меня убедила, что мы уже, как молодые влюбленные, не способны расстаться даже ненадолго. Почему она утверждала, будто не знает этого города? Как она могла с первого дня нашего пребывания там изображать, будто с восхищением открывает для себя берега Тибра или площадь Навона? Это тайна, которую с трудом развеяли первые откровения Анжелики. Впрочем, тогда мы проводили чудесные дни. Она осматривала город, я вел переговоры по поводу нескольких картин, потом мы встречались в нашем номере отеля или на террасе ресторана.
В Риме все ей нравилось. Неистовый мрамор Бернини, деревья мушмулы и приморской сосны, фасады дворцов, сплошь оплетенные глициниями. Однажды утром, когда мы пересекали улочку в окрестностях замка Святого Ангела, она остановилась перед решеткой сада, пальмовая аллея которого вела к красивому замку. Ни слова. Несколько тучек в ее глазах. Но, когда я хотел спросить, о чем она размышляет, она, как обычно, ограничилась тем, что приложила палец к моим губам. После этого она незаметно вела меня по этому кварталу, который я плохо знал. Потом она увлекла меня в сторону порта Лабикана. Там, около храма Венеры, был забытый алтарь, куда древние римляне приходили молиться божествам, которые, говорят, могли освобождать от прошлого. Ей хотелось бы, чтобы в разумной религии существовали могущественные силы, способные оборвать в любом человеке ненужные воспоминания. В этот день она пела мне арию Моцарта «Dove sono i bei momenti…». Потом был закат. Она никогда мне не казалась более волнующей, чем под солнцем Италии.
Этим же вечером мы должны были ужинать у антиквара. Аврора сначала не решалась идти, потом нехотя согласилась и, когда я ждал ее в холле отеля, была одета так, что я не сразу узнал ее: завитой белокурый парик и атласный пиджак гранатового цвета.
— Я хочу выглядеть по-новому…
Я ощутил ее беспокойство, когда мы приехали в дом на виа Аппиа. Окинув быстрым взглядом приглашенных, она немного расслабилась. Один мужчина, впрочем, не сводил с нее взгляда, и я видел после ужина, что он пытался поговорить с ней с глазу на глаз.
— Я устала, — прошептала она мне. — Эти люди мне надоели. Уйдем отсюда…
В такси она яростно сорвала парик. Мы были около площади Цветов, где, как и каждый вечер, торговцы овощами разжигали костер Джордано Бруно, сжигая вокруг его статуи деревянные и картонные ящики. Аврора, казалось, пришла в себя. Можно было бы сказать, что она выдержала не замеченное мной испытание. Или что она сражалась и победила все призраки, о которых я ничего не знал.
После рассказа Анжелики эти итальянские дни, конечно, предстали передо мной в совершенно неожиданном свете. Но я не мог понять, зачем было Авроре так рисковать, идти навстречу прошлому, от которого она так старалась отгородиться. Может быть, она поехала со мной, чтобы освободиться от тяготившей ее тайны, — и не смогла? Должно быть, это прошлое было совсем рядом. Я уверен, что ей много раз приходилось заставлять себя его изгонять. Или она должна была разделить его со мной, и я охотно мог бы ее освободить, если бы она меня попросила.
53
Авроре беспрестанно нужны были деньги. Много. На цветы, одежду или украшения, которые она носила рассеянно, впоследствии забывая в шкафу. При этом ей хотелось не столько получить понравившуюся вещь во владение, сколько сделать все вещи доступными. И, чтобы этого достигнуть, она не находила ничего лучшего, чем деньги. Бывали дни, когда она впадала в безумное транжирство.
