— Через час Комнин не будет императором.
Сиани побледнел.
— Вот список заговорщиков, — продолжал министр. — Вы видите, что их довольно много, и все они вдобавок принадлежат к числу влиятельных людей.
Молодой венецианец просмотрел быстро список, в котором фигурировали имена знаменитейших сановников двора.
— И вы уверены в успехе заговора? — спросил патриций.
— Дворцовая стража на нашей стороне, — ответил Никетас. — Все евнухи подкуплены… А вот вам и доказательство, — заключил старик, вынув из-под плаща драгоценный кинжал, который Мануил клал на ночь под подушку.
— Вы хотите убить его? — прошептал венецианец, глядя ему в лицо.
Логофет ответил утвердительным знаком, на который Сиани отозвался улыбкой.
— Будьте же осторожны! — заметил он с иронией. — Комнин силен и храбр и, пожалуй, не даст убить себя, как кроткого ягненка… Было бы даже смешно, если б вам удалось убить всем известного и ловкого убийцу! Это бы рассмешило самого сатану!
— Один из невольников всыпал в питье императора порошок, который погрузит его в самый глубокий сон.
— Но ведь убийце императора грозит опасность: найдутся ли у вас такие смелые и надежные исполнители дела?
— Двадцать человек добиваются чести отправить на тот свет изменника Комнина. Но наш мудрый совет решил предоставить это достойное дело вам или Орио, приняв во внимание, что вы лично смертельно оскорблены Комнином.
— Но да это ведь низость! — воскликнул Сиани, оттолкнув старика.
— Что тут происходит? — спросил проснувшийся Орио, протирая глаза.
— Великий логофет пришел предложить нам честь убить императора, — ответил Валериано.
— Да разве ты считаешь нас палачами, презренный? — крикнул Орио, соскакивая с койки. — Тебя, вот кого следует убить без разговоров.
Взбешенный Молипиери схватил его за горло.
— О, сжальтесь, — прохрипел, задыхаясь, старик, стараясь вырваться из рук венецианца.
Сиани заступился за него и оттащил товарища.
— Благородные синьоры, — бормотал Никетас, оправляя одежду. — Мы предвидели ваш протест… И я не осмеливаюсь настаивать. Надеюсь, что по истечении часа вы и все ваши соотечественники будете уже свободны, а все мои обещания будут свято исполнены. Теперь же позвольте мне удалиться отсюда, так как заговорщики ждут только вашего ответа, чтобы приступить к делу.
Он низко поклонился и хотел уже уйти, когда Сиани вдруг остановил его.
— Я обдумал вопрос, — сказал он логофету, — и пришел к заключению, что ваше предложение не так оскорбительно, каким я счел его под влиянием нахлынувших чувств.
— Благородный венецианец, ваши слова радуют меня до глубины души! — отозвался старик, сжимая крепко руку молодого патриция.
— Император действительно покушался отнять у меня мою честь и мое состояние. И чем больше я вдумываюсь, тем сильнее сожалею, что отверг предложение отомстить ему за оскорбление.
— Но время еще не ушло, — перебил Никетас, играя бессознательно кинжалом императора. — Вам стоит сказать слово…
— Жребий брошен, и я изъявляю согласие! — воскликнул Валериано, беря оружие.
Изумление Орио было невыразимо.
— Ну нет, ты не способен на такую низость! — проговорил он тихо.
— Тебе-то что за дело?
— Почему же рука твоя не поднялась на Комнина в то время, когда он стоял между нами один и безоружный?
— Это легко понять. Если б мы убили его тогда, то потеряли бы все. Сегодня же смерть императора предоставляет нам всевозможные выгоды.
Сиани поспешил уйти в сопровождении великого логофета, оставив Орио в одиночестве.
Миновав длинную подземную галерею, они вошли в узкий длинный коридорчик, который вел в оружейную залу. Вся стража, находившаяся в этой зале, спала крепким тяжелым сном, так что Сиани со своим проводником прошли незамеченными до передней Комнина, где люди тоже спали.
Никетас отворил потайную дверь, но не был в состоянии перешагнуть порог, потому что колени его подгибались.
— Здесь! — произнес он голосом, дрожащим от волнения. — Идите, не бойтесь ничего, благородный Сиани!
По губам посланника скользнула улыбка глубокого презрения, и он твердым шагом вошел в спальню Комнина, притворив за собою дверь.
Ослепительный свет лампы, стоявшей на мраморном с бронзовыми украшениями столе, озарял ярко ложе спавшего императора.
Валериано взял ее и пошел к алькову[9]все такими же ровными и твердыми шагами, звук которых не мог заглушить даже толстый и пушистый ковер. Он, видимо, не нуждался для исполнения замысла ни в ночной темноте, ни в ночной тишине.
Остановившись перед постелью спящего, он поднес к нему лампу и коснулся слегка рукой его лба. Комнин вздрогнул при этом тихом прикосновении и стал сильно метаться, как будто бы желая сбросить с себя свинцовую, непосильную тяжесть, сковавшую его члены. Но усилия императора были долго бесплодны, и только после энергичной борьбы он начал мало-помалу приходить опять в чувство. Открыв глаза, Комнин увидел перед собою посланника, стоявшего неподвижно, как статуя.
— Измена! — вскрикнул он, протянув быстро руку к подушке, под которой всегда лежал кинжал.
— Не ищите кинжала, — проговорил Сиани, — он у меня в руках!.. Вот он! — добавил тихо молодой человек, показав его изумленному императору.
— Ну, храбрый Сиани, ты поступил очень благоразумно, воспользовавшись моим сном, чтобы отнять у меня опасное оружие, — проскрежетал Комнин, сжимая кулаки. — Клянусь, что иначе я пригвоздил бы тебя к этой двери, в которую решился ты войти.
— Не я отнял его у вашего величества, — ответил спокойно Валериано. — В мою подземную темницу пришел человек и, подавая мне этот кинжал, сказал: «Убейте Цезаря и вы будете свободны!» Я взял тогда кинжал и явился сюда.
— Но ты не предвидел, конечно, — отозвался насмешливо Комнин, — что я могу задушить тебя своими руками так же легко, как медведь душит лапой собаку?
Венецианец недоверчиво покачал головой:
— Если бы медведь был усыплен таким наркотическим веществом, которое подсыпали вам сегодня в питье, то, несомненно, и он не сладил бы с собакой.
— Ложь! — воскликнул Комнин и, соскочив с постели, бросился на посланника. Но силы неожиданно изменили ему, колени подломились, и он в изнеможении свалился на подушки с глухим рычанием зверя, попавшего в засаду.
— Выслушайте меня, — сказал тихо Сиани, взяв руку императора.
Мануил поднял голову и кинул на патриция взгляд немого отчаяния.
— Я хочу возвратить вам добровольно кинжал, — продолжал Сиани.
