— Пойдем и посмотришь.
Они снова двинулись к вертепу; когда они подошли совсем близко, ей показалось, что не будь ее рядом, он протянул бы руку и потрогал его, а может и поднял бы крохотного малютку Иисуса, облаченного в золото, с Его постельки из перышек. Но мальчик тихо стоял и смотрел. Наконец произнес:
— Вы привезли все это из Швейцарии?
— Конечно, нет! — Жаль, что он не признал в сценке пустыню, не почувствовал, что все это — из его земли, не извне.
— Я все сделала здесь, — сказала она. И чуть подождала. — Тебе нравится?
— Ах, да, — сказал он с чувством. — Красиво. Я думал, это из Швейцарии.
Чтобы он понял наверняка, она принялась называть фигурки одну за другой — так почтительно и непривычно, что он удивленно вскинул на нее глаза. Казалось, и она сама видит все впервые.
— И волхвы идут из эрга посмотреть на младенца.
— Почему вы насыпали сюда миндаль? — спросил он, трогая орехи пальцем.
— Это подарки для маленького Иисуса.
— Но что вы собираетесь с ними делать? — не унимался он.
— Наверное, потом съем, — немного погодя ответила она. — Возьми орешек, если хочешь. Говоришь, на кровати не было желтой коробки? — Ей хотелось пофотографировать, пока свечи все еще одинаковой длины.
— Только свитер и какие-то бумаги, мадам.
Она оставила Слимана у яслей, прошла в другой угол столовой и надела бурнус. Темнота в коридоре была непроницаемой — и никаких признаков, что Буфельджа проснулся. Она знала, что в ее комнате ужасный беспорядок и, входя, лучом фонарика поводила по полу. В мешанине разбросанных вещей было мало шансов найти хоть что-то. Слабый луч одну за другой освещал бессмысленные формы, нагромождения разнообразных предметов; свет двинулся по полу, через кровать, за тонкую шторку гардероба. Вдруг она остановилась и посветила под кровать. Перед ней стояла коробка; фрейлейн Виндлинг прятала ее там вместе с вертепом.
«Главное — не упасть», — думала она, спеша по коридору. Затем вынудила себя умерить шаг, зашла в столовую и аккуратно прикрыла за собой дверь. Слиман стоял на коленях посреди комнаты, держа в руке что-то маленькое. Она с облегчением отметила, что он нашел чем заняться.
— Извини, что я так долго, — воскликнула она. — Забыла, куда ее положила. — Стянув через голову бурнус, она повесила его на гвоздь у камина и, взяв фотоаппарат и желтую коробку, подошла к мальчику.
Его виноватый взгляд заставил фрейлейн Виндлинг посмотреть дальше — где на полу лежало что-то похожее на то, что мальчик держал в руке. То был один из волхвов, оторванный по пояс. Волхв в руке Слимана был нетронутым, но верблюд лишился головы и почти всей шеи.
— Слиман! Что ты делаешь? — закричала она с неприкрытой злостью. — Что ты сделал с яслями?
Она зашла за угол и посмотрела. От вертепа мало что осталось: ряд свеч и горка песка, усыпанного мандариновыми шкурками и финиковыми косточками; тут и там в песок были всунуты тщательно сложенные квадратики лавандовой или розовой фольги. Всех трех волхвов призвали в битву Слимана на полу, навес рухнул после набега на миндаль, из мешков с дарами исчезли трофеи — шоколадки с ликером. Малютка Иисус исчез, как и его одеяние из золотой фольги. На глаза фрейлейн Виндлинг навернулись слезы. Затем она усмехнулась;
— Ну, с этим покончено. Да?
— Да, мадам, — спокойно ответил он. — Вы будете сейчас фотографировать? — Он поднялся на ноги и положил сломанного верблюда на подставку в песке рядом с остальными руинами.
Фрейлейн Виндлинг ответила ровно:
— Я хотела сфотографировать ясли.
Он помедлил мгновение, словно прислушивался к чему-то далекому:
— Мне надеть бурнус?
— Нет. — Она стала доставать вспышку. Приготовив ее, сделала снимок, не успел он встать в позу. Его изумила неожиданно яркая вспышка, и он удивился, что все уже кончилось, а потом обиделся, что его застали врасплох; но притворившись, что ничего не заметила, фрейлейн Виндлинг со щелчком надела крышку. Мальчик смотрел, как она складывает камеру.
— Это все? — разочарованно спросил он.
— Да, — ответила она. — Это будет очень хорошая фотография.
— Иншалла.
Она не откликнулась на его благочестие.
— Надеюсь, праздник тебе понравился, — сказала она.
Слиман широко улыбнулся:
— Ах да, мадам. Очень. Спасибо.
Она выпустила его на верблюжью стоянку и заперла дверь. Быстро вернулась к себе — ей хотелось, чтобы ночь была ясной, как другие, когда можно стоять на террасе и смотреть на барханы и звезды, или сидеть на крыше и слушать собак: несмотря на поздний час, ее не клонило ко сну. Она убрала с постели все вещи и легла, не сомневаясь, что без сна лежать будет долго. Потому что он потряс ее — тот хаос, что Слиман учинил, пока ее не было. За время их дружбы она привыкла думать о нем так, словно он на нее очень похож, хотя и знала, что он таким не был, когда они познакомились. Теперь она видела, что в сердцевине этой фантазии таилось опасное тщеславие: она возомнила, будто связь с ней автоматически пошла ему на пользу, что он неизбежно становится лучше благодаря знакомству с ней. Желая, чтобы Слиман переменился, она стала забывать, кем он в действительности был. «Я никогда его не пойму», — безнадежно думала она, веря, что именно из-за подобной близости не сможет смотреть на него бесстрастно.
«Это пустыня, — сказала она себе. — Еда здесь не украшение, ее следует есть». Она выложила еду, и он ее съел. Бессмысленно осуждать за это. Так что она лежала, обвиняя себя. «Слишком много ума и высоких идей, — размышляла она, — и маловато сердца». Наконец с гулом ветра фрейлейн Виндлинг унесло в сон.
Проснувшись на рассвете, она поняла, что наступил еще один темный день. Ветер сник. Она поднялась и закрыла окно. Рассветное небо тяжелело от туч. Фрейлейн Виндлинг вновь тяжело опустилась на кровать и уснула. А позднее обычного поднялась, оделась и вышла в столовую. Когда Буфельджа пожелал ей доброго утра, лицо его было странно невыразительным. Она предположила, что еще сказывалось воспоминание о вчерашнем недоразумении — или, быть может, он злился, что пришлось убирать остатки вертепа. Когда она села и расстелила на коленях салфетку, он все же соизволил сказать:
— С праздником.
— Спасибо. Скажи мне, Буфельджа, — продолжила она, чуть изменив тон, — когда ты привел обратно Слимана после ужина вчера вечером — не знаешь, где он был? Он сказал тебе?.
— Он глупый мальчишка, — ответил Буфельджа. — Я велел ему идти домой, поесть и вернуться попозже. Думаете, он так и сделал? Вовсе нет. Он все время бродил взад-вперед по дворику за дверью кухни, в темноте.
— Все ясно! — с торжеством воскликнула фрейлейн Виндлинг. — Так он совсем не ужинал.
— Мне было нечего ему дать, — стал оправдываться Буфельджа.
